У нее была замечательная прозорливость, она поставила под сомнение безопасность вакцины MMR, про которую тогда никто не говорил, и она точно соблюдала расписание своей няни. Женщина утверждала, что не знала, какой номер был у ее ребенка в статье, но я заметил разницу между ее «примерно шестью месяцами» и 14 днями Уэйкфилда.
Конечно, тогда я не знал, что семь лет назад она дважды рассказывала врачам в Хэмпстеде, что ее сын начал трясти головой через две недели после прививки. Через несколько дней после интервью я встречаюсь с Джоном Уокером-Смитом и делюсь с ним своим замешательством.
– В статье нет ни одного случая, который соответствовал бы анамнезу, который [она] мне рассказала, – говорю я ему. – Ни одного.
Австралийский профессор, похоже, не удивлен.
– Что ж, это может быть так, – сухо отвечает он.
Он не только был указан автором статьи о двенадцати детях, но и видел этого мальчика много раз. Говорит, что не уверен, что родители должны говорить о таких вещах журналистам. Он подчеркивает, что это «конфиденциальный вопрос».
– Ну, значит, либо то, что она мне говорит, не соответствует действительности, – настаиваю я, – либо документ не точен.
– Что ж, я не могу это прокомментировать, – отвечает он.
Этого было достаточно. Здесь что-то происходило. Если автор статьи не мог предложить лучшего ответа, я подозревал, что несоответствие было реальным. И если случай этого ребенка был указан неверно, что еще могло быть не так в этой статье из пяти страниц и 4 тысяч слов?
У меня было искушение узнать. Но как я мог исследовать серию клинических случаев? Это медицинская информация высочайшего уровня безопасности: анонимные пациенты, пациенты-дети, пациенты с отклонениями в развитии. Шансы узнать, кто их родители и когда у их детей проявились первые признаки аутизма, были примерно равны выигрышу в лотерее, на которую я не купил билет.
Но потом, еще до того, как я доложил об этом Нуки, внимание к этому вопросу лишь усилилось. Мы получили жалобу от Мисс номер Два, которая была настолько чрезмерной, что, на мой взгляд, ее негласная, но прозрачная цель заключалась в том, чтобы вывести «мистера Лоуренса» из игры.
«Я по-прежнему глубоко шокирована тем, что такого журналиста, который, по моему мнению, не является ни хорошо информированным, ни умным, следует отправлять в качестве представителя газеты с репутацией The Sunday Times, – написала она в трехстраничном электронном письме с заголовком «Серьезные опасения по поводу журналиста The Sunday Times» редактору газеты Джону Уитроу. – Допрос начался с выяснения, что произошло в тот день, когда мой младший сын получил вакцину MMR, вплоть до вопросов о том, где я работала, на что была похожа операция и в какое время дня она должна была быть».
И в случае, если этого оказалось бы недостаточно, она продолжила. «Удивлена и шокирована этим тоном… почти как на допросе… неоднократно проявлял высокомерие… казалось, не знал… постоянно проявлял явное невежество… исключительно оскорбительно… полная трата моего времени… методы казались похожими на желтую прессу… весь его внешний вид… он часто ходил в туалет, говоря, что чай повлиял на его мочевой пузырь, а до этого он сказал, что регулярно пьет чай».
Я мог поручиться только за собственный мочевой пузырь.
На следующий день Нуки позвонил публицист Уэйкфилда, человек по имени Абель Хадден. А позже я получил предупреждение от юриста по имени Клиффорд Миллер (который снова появится, представляя Уэйкфилда), попытавшегося заткнуть мне рот. В двухстраничном письме, заваленном юридическими терминами, он заявил, что «безвозмездная лицензия», предоставленная мне на запись интервью, была «недействительной ab initio», потребовал, чтобы я «сдал» свои записи в течение 28 дней и сказал мне, что использование «слов, сказанных» Мисс номер Два, нарушит «авторское право литературного произведения» его клиента.
Назовите меня подозрительным, но им, похоже, было что скрывать.
19. Кумб трещит по швам
Судебный процесс Ричарда Барра потерпел крах, и я любовался обломками в полном одиночестве. Другие журналисты, которые ранее освещали дело Уэйкфилда, либо транслировали его идеи как рупор, либо устраивали перекрестный огонь из мнений «экспертов». Оказалось, что само исследование никто не проверял. Газетные репортажи велись в старом стиле, никаких детективных историй.
Но всего через пять недель после моего визита к Мисс номер Два было проведено расследование, о котором я ничего не знал. В южной части Дублина юрист и двое ученых, консультантов фармацевтических компаний подошли к стойке регистрации Coombe Women’s Hospital, чтобы пообщаться с Джоном О’Лири и увидеть его невероятное устройство для обнаружения вируса кори.
«Кумб», как называли его местные жители, находился в суровом районе. Расположенный к востоку от Holies Street и к северу от Liffey, это был один из трех родильных домов ирландской столицы. Никак не центр молекулярной биологии. Здание, окруженное тонкостенными домиками с террасами и общественными жилыми домами, не было похоже на место, где хотелось бы прогуливаться ночью, а тем более разгадывать научные загадки.
– Поверь, это совсем не дублинский Great Ormond Street, – говорит мне друг, чей брат родился в Кумбе и хорошо знал окрестности. – В последнее время они немного облагородили район, так что это уже не такое дерьмовое место, как раньше. Но все равно, тут ужасно.
Тем не менее именно здесь в XXI веке возродился страх перед вакцинами. После статьи в Lancet о двенадцати детях заветный аппарат О’Лири («в тысячу раз более чувствительный») был столь же неотъемлемой частью иска Барра, как любая акушерка в процессе родов.
Делегацию гостей возглавляла Джиллиан Адеронке Дада. Она была одновременно и юристом, и врачом. Женщине было 40 лет, по отзывам она была «уверенная в себе» и «вдохновляющая», работала в крупной фирме, которая ранее участвовала в испытаниях АКДС. В тот день она представляла три компании-производителя вакцин: SmithKline Beecham, Aventis Pasteur и Merck.
Коллективный иск был мертв. Но нашлись те, кто пытался его реанимировать и воскресить чередой безнадежных обращений. Вдохновленные слушаниями Дэна Бертона в Конгрессе, нескончаемыми цитатами британских СМИ в листовках Ленни Шафера и появлением Уэйкфилда на канале CBS в программе «60 минут», тысячи родителей соглашались поучаствовать в еще более крупном судебном процессе.
Здесь история усложняется, поскольку я вынужден перевести дело Уэйкфилда, Барра, Кирстен Лимб и Мисс номер Два в молекулярную плоскость. Как я узнал позже, это оказалось самой большой проблемой – освоить все те бесконечные теории, за которыми скрывались реальные люди и конкретные факты.
Итак, пока я продвигался со своим расследованием в Лондоне, в приемной Кумба вместе с Дада сидели два ведущих биомедицинских детектива. Одним из них был Малькольм Гивер, руководитель отдела молекулярной диагностики в лабораториях общественного здравоохранения в Манчестере. Другой, Стивен Бастин, лектор (а затем и профессор) по молекулярным наукам в лондонской медицинской школе Queen Mary. Оба были специалистами в области ПЦР и годами работали с тем же оборудованием, что и О’Лири, ABI Prism 7700.
