«Щеголь» – это слово полностью характеризовало Хортона. В словаре можно найти следующую трактовку этого термина: «аккуратный и элегантный в одежде и манерах, франт». В его случае можно добавить «довольный собой». На момент нашей встречи, которая состоялась через 12 недель после моего разговора с Мисс номер Два, и через шесть недель после того, как Джиллиан Дада приехала в Дублин, главному редактору было всего 42 года, он захватил это кресло за два года, обойдя многих более опытных соперников в Нью-Йорке. До меня доходили слухи, что он был проницателен, если не хитер. Но, как мы увидим, ему еще предстоит многому научиться.
Все еще не зная о событиях в Кумбе, я стоял в конференц-зале Lancet, сжимая в правом кулаке «магический маркер». Хортон сидел по диагонали справа от меня и время от времени что-то писал. То же самое делали пятеро его старших сотрудников, сидящие слева. В дальнем конце зала находился мой свидетель – член парламента по имени Эван Харрис, который, как я надеялся, защитит от любых жалоб в адрес моих редакторов, что обычно часто сопровождает работу репортеров-расследователей.
– А еще вот что, – говорю я, рисуя ряд квадратов на доске, установленной позади меня. – Вот серия из двенадцати случаев, расширенная впоследствии до тридцати детей, обследованных в Royal Free. Вот первые двенадцать из статьи, затем еще восемнадцать. Правильно? А теперь смотрите.
В ходе своего расследования я нашел пару «тезисов», которые прояснили кое-что о пилотном исследовании. Это были почти идентичные тексты, примерно по триста слов в каждом, которые Уэйкфилд подал на гастроэнтерологические конференции на север Англии и в Новый Орлеан, штат Луизиана. Это были всего лишь отрывки информации об исследовании в Royal Free, но в заголовке приводились данные о большем количестве пациентов, поступивших в Малкольм Уорд для обследования.
Я двигаюсь по квадратам, отмечая восемь из двенадцати (с учетом таблицы 2 в статье): тех детей, чьи родители, по-видимому, обвиняли вакцину три в одном в «регрессе в развитии». Восемь из двенадцати. Итак, два из трех.
– Но, согласно тезисам, – продолжаю я, – из следующих восемнадцати случаев родители только трех детей (одного из шести) заподозрили MMR. С чего бы это? Почему эта прививка беспокоила людей только в самом начале?
К тому времени я знал ответ: дело было в договоре с Советом по юридической помощи. Чего Уэйкфилд не мог знать в 1996 году, так это что грядущее правительство введет Закон о свободе информации. Итак, я подал заявку и получил от Совета, переименованного в Комиссию по юридическим услугам, двухстраничный документ, освещающий «клиническое и научное исследование» с указанием его стоимости.
Когда я познакомился с Хортоном, эта сделка все еще была секретной. Даже соавторы Уэйкфилда не знали о ней. И хотя шотландский профессор Энн Фергюсон чуть не раскрыла его на заседании Королевской коллегии хирургов шесть лет назад, он даже в судебном иске сумел замести следы. «Это исследование было подвергнуто критике с нескольких сторон», – отметил Уэйкфилд в своем отчете суду, указав жалобу на то, что изучаемые дети были «тщательно отобраны».
Действительно, были. Но Уэйкфилд настаивал, что он исследовал обычных пациентов.
Это убедительный аргумент. Пациентов с желудочно-кишечными симптомами направляют к детским гастроэнтерологам. С болью в суставах попадают к ревматологу, с воспалением зрительного нерва – к неврологам. Пациенты отбираются на основании своих симптомов и болезни – это суть медицины.
В исследовании Уэйкфилда участвовали дети, которых привели родители с намерением пожаловаться на вакцину. Таким образом, паника, которую спровоцировал Уэйкфилд, гарантировала получение общественных денег на судебный процесс. Однако, скрывать источник своей выборки противоречило правилам биомедицинских публикаций.
В конференц-зале The Lancet обсуждалось многое. Вместе с обедом встреча длилась пять часов. Следующим важным моментом – в некотором смысле даже самым значимым – был вопрос об этичности таких методов исследования. Дети были вынуждены ложиться больницу, некоторые из них плакали от довольно агрессивного объема вмешательств: батареи седативных препаратов, обследований, сканирований, спинномозговых пункций, забора крови и бариевых подготовок. В статье говорится, что «расследования были одобрены» этическим комитетом больницы. И только от меня Хортон узнал, что это ложь. Я видел, как он пытался подавить реакцию. Он не только был лицензированным практикующим врачом, но и годами занимался такими вопросами. Хортон был первым президентом Всемирной ассоциации медицинских редакторов, соавтором Uniform Requirements for Manuscripts Submitted to Biomedical Journals и одним из основателей Комитета по этике публикаций. Его можно назвать доктором Моральная Безупречность.
И не только Хортон в тот день был озадачен моими открытиями. Это была среда, 18 февраля 2004 года. Осталось четыре дня до того, как мой рассказ (то немногое, что я успел нарыть) попадет на титульный лист. Пока я работал в офисе Lancet, в трех с половиной километрах к югу от Хэмпстеда, трое моих коллег брали интервью у Уэйкфилда.
К тому времени времени он жил в Остине, штат Техас. И после того, как через своего публициста Абеля Хаддена он отказался говорить со мной, в Лондон он прибыл с условием, что я не буду присутствовать, когда его допрашивают по поводу этой истории. Скорее, Уэйкфилд увидел возможность проявить свою харизму на журналистах, которым, как он думал, не хватало моего понимания фактов.
Нашу сторону, однако, возглавлял третий руководитель газеты – устрашающе спокойный Роберт «Шепчущий Боб» Тайрер, который годами боролся с непростыми ситуациями. И с ним был Пол Нуки, редактор раздела Focus, который поднял убийственный вопрос, отражающий характер нашего исследования.
– Я Вам пытаюсь донести, – сказал Нуки, – что необходимо было заявить конфликт интересов: вы получали деньги за работу на Барра и его клиентов.
– Я не согласен, – ответил Уэйкфилд.
– Вы не согласны?
– Нет, не согласен.
И в этом был весь Уэйкфилд. Правила на него распространялись, даже те правила, которые касались потенциально опасных для жизни медицинских исследований. Он считал, что мир будет таким, как он сказал, причем только потому, что он так сказал. По его словам, детей направили «исключительно по клинической необходимости». Исследования были одобрены этическим комитетом больницы. Конфликта интересов не было.
– В каждом случае я действовал должным образом, – сказал он Тайреру и Нуки. – Я ни о чем не жалею.
Но единые требования на этот счет были ясны. Как стороннее финансирование, так и работа экспертов-свидетелей должны подаваться как конфликт интересов:
«Финансовые отношения с фирмами (например, через трудоустройство, консультации, владение акциями, гонорары, свидетельские показания экспертов), напрямую или через ближайших родственников, считаются наиболее серьезным конфликтом».
