Для трех специальных мастеров доказательства оказались неоспоримыми. К сожалению, Мишель ничего не получит. Ей было почти 13, и ее привезли в суд в мешковатой повседневной одежде и огромных наушниках. Помимо аутизма, эпилепсии и задержки когнитивных функций, она страдала артритом и повреждением зрительного нерва. Она не говорила, ее кормили через трубку, и она периодически била себя по глазам и подбородку: отрезвляющее зрелище.
– Я испытываю глубокое сочувствие и восхищение семьей Седильо, – сказал Гастингс, оглашая свой вердикт. – И я не сомневаюсь, что множество семей других детей-аутистов, семей, которые ежедневно справляются с огромными трудностями по уходу за своими детьми, также заслуживают сочувствия и восхищения. Однако я должен вынести решение без сантиментов, на основании анализа доказательств.
За этим слушанием последуют еще два: по делу Колтена Снайдера из Флориды и Уильяма Хазлхерста из Теннесси. Но результат будет тем же. На 680 страницах постановлений специальных мастеров Уэйкфилд был назван (по моим подсчетам) 360 раз. Его репутация была разорвана на куски судами США, как средневековой инквизицией, правда уже без повешения и четвертования.
«Результат этого дела был бы таким же, даже если бы я полностью проигнорировал эпидемиологические доказательства, отказался смотреть видео и/или исключил показания доктора Бастина, – отметил Гастингс в 183-страничном постановлении, опубликованном позже. – К сожалению, Седилло были введены в заблуждение врачами, виновными, на мой взгляд, в грубой медицинской ошибке».
Что может быть хуже для человека с большими идеями?
О, скоро увидите.
24. Энтероколит
С момента передачи моих первых выводов юристам Генерального медицинского совета Великобритании (более известного в стране как GMC) прошло почти три с половиной года. Ровно столько потребовалось, чтобы пересмотреть мои претензии, сделать вывод, что они верны, и пригласить Уэйкфилда, Джона Уокера-Смита, и Саймона Марча на слушание по обвинению в серьезном профессиональном проступке. Пройдет еще два с половиной года, с периодами активности и затишья, прежде чем эта сага окончательно разрешится. В общей сложности разбирательство длилось 217 дней дольше, чем самая известная на тот момент юридическая дуэль в истории: судебный процесс над О. Дж. Симпсоном.
Первоначально на дело отводили 35 дней. Необходимо было выдвинуть Уэйкфилду обвинения в нечестности и мошенничестве, а также разобрать ложное утверждение, опубликованное в статье о двенадцати детях, что это исследование получило одобрение комитета по этике. Но двое его вышеупомянутых соавторов вмешались в процесс, изменив свою роль в этом деле. Они теперь рассказывали, что колоноскопия, спинномозговая пункция, МРТ и все остальное проводились исключительно по показаниям, для назначения последующей терапии.
Это стало неожиданностью для родителей, например, для Мисс номер Четыре и Мисс номер Одиннадцать. Они поехали в Хэмпстед, чтобы установить факт вреда от вакцины. Меня это тоже удивило, поскольку протокол обследования был согласован с юридическим советом еще до обследования первого ребенка. Это были диагностические методы, изложенные в «клиническом и научном исследовании», который, соответственно, разделили на две статьи, клиническую и научную. Обе были представлены в The Lancet, и в обеих описывался «новый синдром», лежащий в основе иска Ричарда Барра.
Но для меня показания врачей стали подарком. Юристы Уокер-Смит, в частности, теперь утверждали, что каждая процедура была на пользу детям, слушатели рассмотрели в мучительных подробностях каждый поставленный диагноз, анамнез и симптом, в том числе из сокровищницы конфиденциальных медицинских записей, которые я прочитал в офисе наших адвокатов.
Финальный танец – и еще какой – начался в июле 2007 года В восьмиэтажном стеклянном офисном здании на 350 Euston Road, в Лондоне, будут преданы гласности окончательные данные, положившие начало кризису с вакцинами. Как и лорду-судье Стюарту-Смиту два десятилетия назад, мне представилась возможность услышать правдивые истории о детях, пациент за пациентом. И узнать, что к чему. Что на самом деле было, а чего не было.
– Я собираюсь перейти к материалам Ребенка номер Десять из записей Royal Free, – говорил адвокат защиты или обвинения.
И на третьем этаже, в длинной комнате со стальной мебелью на сине-охристом ковре, мужчины и женщины тянулись к картонным коробкам, каждая из которых была забита папками с документами. Я насчитал пятнадцать стопок, по семь коробок в каждой. И, честное слово, они были под завязку напичканы удивительнейшими тайнами. Это был лучший инструмент для репортера-расследователя. С двух сторон прямоугольника из семнадцати столов трое обвиняемых мужчин и совет по «пригодности к практике» (три доктора, два человека без медицинского образования: три женщины, двое мужчин) сидели лицом друг к другу, окруженные толпой юристов. Я, единственный репортер в комнате, сидел у двери и фиксировал все, что они говорили.
«Ребенок номер Семь…». Все потянулись к папкам. «Девять…». Снова потянулись. День за днем. Месяц за месяцем. «А теперь я хочу вернуться к ребенку номер Десять…».
Первый большой прорыв случился на 32-й день: во вторник, 14 сентября. Передо мной в кресле для свидетелей сидела веселая консультант по имени Сьюзен Дэвис, которая руководила патоморфологами в проекте. Она не входила в число авторов в оригинальной статье Тhе Lancet, но ее добавили в список где-то перед представлением в Атриуме.
Сьюзен сразу объяснила кропотливый процесс изучения биоптатов кишечника в ее отделении. Срез каждого фрагмента ткани, окрашенный и помещенный на стекло, исследовался двумя врачами, затем печаталось описание и заключение с двумя подписями. Результаты обсуждались с клиницистами на еженедельных встречах мультидисциплинарной команды. Патоморфологи особенно внимательно следили за любым избытком воспалительных клеток (в норме они присутствуют в строме, но в разумных пределах) и, что наиболее важно, за повреждениями поверхностного эпителия и крипт толстого и тонкого кишечника.
Сьюзен выступила достаточно спокойно, ничего особенного. Но в 11:30, после утреннего перерыва на кофе, на свет появились папки Ребенка номер Два, и люди открыли страницу 264. Сначала было просмотрено заключение, которое вызвало волнение: это был случай, когда Уэйкфилд, Уокер-Смит и Марч поверили, что у восьмилетнего пациента была болезнь Крона. За ним последовал еще одно, в котором была признана вероятная непереносимость пищи. Я заметил, что это изменение не упоминалось в The Lancet. Затем, по мере того как на столах появлялось еще больше папок, между адвокатом и свидетелем начался обмен фразами, будто они были соперниками в теннисной партии и стали перебивать мяч высоко над сеткой. «Нет увеличения количества воспалительных клеток, – услышал я. – Никаких отклонений не обнаружено».
В таблице 1 диагноз Уэйкфилд обосновал наличием «хронического неспецифического колита» – воспалительного заболевания толстого кишечника – у детей с диагнозом «аутизм». В таблицу также заносили «лимфоидную гиперплазию» – уродливые набухшие фолликулы, расположенные за илеоцекальным клапаном в подвздошной кишке, которые так шокировали матерей. Он предложил объединить все поражения в термин «энтероколит» – воспалительное заболевание и тонкой кишки (энтерит), и толстой кишки (колит).
