— Всегда меня от этого мутило, особенно от ножей, опасных бритв… осколков стекла, — продолжила Энджи.
Вроде бы ее голос и не ее. Вроде бы она — и не она. Тревога в голосе казалась истинной, но в то же время создавалось впечатление, что женщина в трансе, грезит наяву.
— Мне нужно было порезаться, я хотела порезаться, я хотела повиноваться, действительно хотела, но я всегда больше всего на свете боялась острого.
Полагаясь на свечи, Молли выключила фонарик и сунула за пояс на спине, чтобы при необходимости взяться за пистолет обеими руками.
— Энджи, что здесь, черт побери, произошло?
Проигнорировав вопрос, словно и не услышав его, Энджи Ботин, похоже, вышла из танца жизни, отступила с неподвижной точки и перенеслась в прошлое.
— Когда мне было шесть лет, дядя Карл, он порезал тетю Веду, потому что она изменяла ему, полоснул ее по шее. Я была там, видела.
— Энджи…
— Она выжила, только хрипела, когда говорила, и на шее остался шрам. Его посадили в тюрьму. А когда он вышел, она взяла его в дом.
Молли чувствовала себя такой же голой, как Энджи, стоя спиной к лестнице, которая вела в подвал.
— После тюрьмы люди стали относиться к дяде Карлу иначе. Не хуже. Более осторожно, более уважительно.
Не желая отрывать взгляд от Энджи Ботин, Молли тем не менее оглянулась, посмотрела вниз. На ступенях никого.
Вновь сосредоточившись на Энджи, Молли обнаружила, что за то мгновение, пока она смотрела на лестницу, женщина с «розочкой» в руке приблизилась к ней на шаг.
— Ближе не подходи. — Молли чуть присела, вытянула правую руку с пистолетом перед собой, левой ухватилась за запястье правой.
В стеклянных подсвечниках на полу огоньки свечей то разгорались, то притухали, поэтому на лице женщины плясали световые пятна и тени искажая лицо, не позволяя Молли прочитать его выражение.
— Поэтому я и сошлась с Билли Мареком, у него были неприятности из-за ножей, он кого-то порезал, тоже сидел.
Несмотря на транс, в голосе женщины слышались подлинные эмоции. Душевная боль. Озабоченность. Дикий ужас. Но что еще мог маскировать мерцающий свет свечей? Жажду убийства? Злость? Безумие? Кипящую ярость? Трудно сказать.
— Я знала: он никогда не порежет меня, потому что я никогда никого не обсчитывала, но люди уважали его, вот они уважали и меня.
Хотя Молли только что смотрела на лестницу, она вдруг почувствовала, что по ней кто-то поднимается. Может, только вообразила. Может, и нет.
— Однажды он порезал за меня одного человека, — продолжала Энджи. — Я хотела, чтобы его порезали, вот Билли и порезал. Потом меня мучила совесть. Потом я об этом жалела. Но он это сделал. И сделал бы снова, если бы я попросила, а потому я чувствовала себя в безопасности.
Молли отошла от дверного проема влево, прижалась спиной к стене, сохраняя расстояние между собой и обнаженной женщиной и увеличивая между собой и лестницей.
— Если бы он был здесь, я бы попросила его и он бы порезал меня. Билли порезал бы, и порезал бы правильно, не очень глубоко, и мне не пришлось бы делать это самой.
Молли буквально чувствовала, что в воздухе висит безумие, заразное, распространяемое частичками пыли, легко проникающее вместе с воздухом в легкие, оттуда попадающее в кровь, прокладывающее путь от легких к сердцу и мозгу.
Напомнив себе о цели прихода сюда, Молли попыталась взять ситуацию под контроль:
— Послушай, здесь была маленькая девочка. Ее звали Касси.
— Я хотела повиноваться. Действительно хотела. Хотела повиноваться и угождать, как и остальные. Ты меня порежешь?
— Повиноваться кому? Энджи, я хочу тебе помочь, но не понимаю, что здесь происходит.
— Порез — это приглашение. Порезы их притягивают. Они проникают в кровь по приглашению.
«Грибы, — подумала Молли. — Споры».
— Тысячами, — продолжила Энджи, — они тысячами проникают в кровь. Они хотят находиться в плоти, в живой плоти, какое-то время, пока я не умру.
Даже если бы пятна света и тени не плясали на лице Энджи, безумие женщины помешало бы Молли правильно прочитать на лице эмоции и истолковать намерения.
— Энджи, дорогая, почему бы тебе не отбросить бутылку и позволить помочь, — Молли не пришлось имитировать сострадание. Несмотря на страх, ее переполняло сочувствие к этой несчастной женщине. — Давай я выведу тебя отсюда.
Ответом на предложение стал гневный взрыв.
— Не дури мне голову, сука. Ты же знаешь, это невозможно. Некуда мне идти, нигде мне не спрятаться, нигде и никогда. И тебе тоже. Тебе скажут, что нужно делать, тебе скажут, и ты сделаешь, иначе будешь страдать.
Холодная бетонная стена гнала волны холода в одежду Молли и в ее тело, мышцы, кости, замораживая даже душу. Ее трясло, и она не могла остановиться.
— Я должна была повиноваться, — протяжный стон сорвался с губ, кулаком Энджи ударила себя в грудь. — Повиноваться или страдать.
Чувствуя нарастающее отчаяние, Молли предприняла еще одну попытку:
— Касси. Девятилетняя девочка. Светлые волосы. Синие глаза. Где она?
Энджи глянула на дверной проем, за которым находилась лестница в подвал. В ее голосе зазвучали резкие нотки.
— Они все внизу, они приняли приглашение, они порезались, порезались, они открыли доступ к своей крови.
— Что происходит внизу? — спросила Молли. — Где я найду девочку, если спущусь в подвал?
Энджи вытянула перед собой левую руку, ладонью вверх.
— Я укусила. Я укусила так сильно, и кровь потекла.
Даже в мерцающем свете свечей Молли увидела следы от укусов на мясистой части ладони, запекшуюся кровь.
— Я могу кусать, но не могу резать. Я могу кусать, и вот она, кровь, но их это не устроило, потому что мне велели порезаться.
Лавируя между стеклянными подсвечниками, Энджи двинулась к Молли, а Молли, вдоль стены, от нее.
Предлагая разбитую бутылку, горлышком вперед, Энджи настаивала, резко и зло: «Возьми и порежь меня».
— Нет. Положи бутылку на пол.
Безумные глаза налились печалью. Теплые, соленые слезы покатились по щекам. Злость мгновенно уступила место отчаянию и жалости к себе.
— Мое время на исходе. Он обещал подняться по лестнице, он обещал вернуться за мной.
— Кто?
— Он правит.
— Кто?
Глаза Энджи покраснели от слез.
— Он. Оно. Существо.
— Какое существо? — спросила Молли.
Горячие слезы смыли годы с лица Энджи Ботин, превратили ее в маленькую испуганную девочку.
