— И что же ты такого сказал? Для меня это не новость. Знаю я о Кхале.
— Знаешь, но не всё. Кханкая видят будущее, они сами его и создают. Всё что происходит, они делают. — Людоед оскалился и посмотрел на спящих. Карлуха заворочался, почесал ногу, скрутился калачиком и захрапел.
— Ты его боишься? Или, очередная уловка?
— Он шигжих. — Прорычал Скуластый. — Их все боятся.
— Почему? — Развеселил меня людоед. — Что в Карлухе такого страшного? Я с ним давно знаком. Добряком не назову, но и не злодей.
— Кому как. Он, порождение зла, его мать — шахши уштр.
— А отец крукль. Такой же, как и ты людоед.
— Да. — Согласился Скуластый.
— А чего ты на колени бухнулся? — Над головой пролетела птица и села на дерево. Что за птица я не увидел.
— Ты Зайтан. Потому и бухнулся.
— Сызмальства я Зайтан. Пинали меня, тряпкой по роже били, палкой по спине. Но что бы на колени, такое впервые.
— Был бы я рядом не посмели тронуть. — Прорычал крукль. — Ты Зайтан.
— И что с того? Дурацкое имя, бестолковое.
— Почему дурацкое? — Не согласился людоед. — Ещё не свой, но уже не чужой. Очень даже толковое. Ты слыхал что бы ещё кого-то так назвали?
— Нет, не слыхал.
— Вот видишь. Много разных имён, многих ими называют. Твоё одно, нет больше таких как ты.
— Может и так. — Посмотрел на руки и не увидел закорючек. Пропали, исчезли. — Стало быть — это руны, и ты в них разбираешься. Откуда такие познания?
— Да, руны. Разбираюсь, понимаю. — Выдохнул Скуластый. — Откуда, не знаю. Наверное, передалось по наследству. Кханкая читать обучают, мёртвый язык, древний.
— Кхала не ханкая. Она ключница.
— Ключница? — Хлопает людоед глазами. — Впервые слышу. Кто это?
— Надеялся ты расскажешь.
— Знал бы рассказал. Теперь и я запутался. — Жалуется людоед. — Кханкая не кханкая, кхаутан не кхаутан. А ты действительно Зайтан? Или и в этом отыщется закавыка?
— А я знаю? — Брякнул словами Рафата. Если уже и крукль запутался, что обо мне говорить? Башка что чугунок с подгоревшей кашей. Выбросить жалко, а что с таким добром делать, не знаю. Сижу, чешу голову, спит Серёга, Карлуха храпит. Рафат зарылся в своё рваньё, дрыхнет или прикидывается понять сложно. Лежит бородатый серым холмиком, мошек над ним тьма. — Как думаешь, когда проснуться?
— А я знаю? — Выпалил людоед и запнулся. Тут-то мы и рассмеялись, ух уж этот Рафат будь он неладен. Наградил словечками, да такими что не отвяжешься.
Интересно разговаривать с круклем. Много чего он знает, бывал в таких местах, о которых я и не слыхивал. Болтаем, рассказываем разные истории из жизни. Надоело сидеть, решили пройтись. Кусты, колючки, бурьян, всё как везде. Пробрались к стене, убрали из пролома куски шифера и доски. Выбрались и замерли, раззявили рты.
Идол высечен в камне, огромный, страшный. Не знаю по какой причине, но мне показалось, похож он на Скуластого. Стоит каменная громадина, зарылась по пояс в землю, глядит поверх меня. Небо над ним низкое, тяжёлое от чёрных туч, зловещее небо. Не поймёшь, день сейчас или вечер. Вокруг бурьян, кусты, корявые деревья. Мокро везде, совсем недавно прошёл дождь. Разве такое бывает? Там, где мы сухо, а за стеною всё мокрое. И деревья в этом месте странные, точно кто-то их покрутил и не тянутся они к небу, раскорячились, к земле клонятся. Ветки извиваются как земляные черви, ползут вниз, листья на них широкие, зелёные, а по краям красные, точно кровью измарались.
В кустах стрекочут букашки, роятся мошки, висят серыми шапками, гудят. Квакают лягушки, но вот где они прячутся непонятно. Перекрикивают друг-дружку, поют жабы на все лады. Стало быть, болото рядом, а может река или озеро?
— Давай вернёмся. — Предложил людоед. — Дождёмся кханкаю. Без неё нельзя.
— Ключница она. Пошли.
* * *
Кхала вернулась не скоро. Принесла полную корзину еды, кувшин душистого отвара из трав. Не стал я её расспрашивать — где была и откуда еда? Захочет сама расскажет. Занята она, хлопочет над друзьями. Достала из торбы бутылочку, напоила спящих. Прошло не больше минуты, и они проснулись.
Больше других страдает Карлуха. Лежит мелкий на боку, тошнит ему, громко охает и ахает, не может подняться. Помогаем встать, злится, спать хочет. Серёга жалуется, говорит — штормит его, точно пьянствовал неделю. А вот Рафат отмалчивается, сидит в сторонке сжимает руками голову, точно боится, отпустит и отвалится она.
Кушали я и людоед, остальные на отрез отказались. Вру, Кхала съела маленький кусочек жаренного мяса, запила отваром. Устала она, вымоталась. Сидит, носом клюёт, засыпает. Сказала — к идолу пойдём на рассвете. Не стал я с ней спорить. Спешить то нам некогда, да и как тут поспешишь, трое хворых. Да и Кхала выглядит не лучшим образом. Поспать ей нужно. Тут-то я и вспомнил про панцирную сетку от кровати. Притащил, поставил ближе к огню, нарезал травы целую гору, укрыл Кхалу листами лопухатого. Не плетуха конечно, но выбирать не приходится, какое никакое, а одеяло.
Скуластый нарубил колючих веток, завалил ими проломы в стене. Нет здесь крупного зверья, а вот мелкое гуляет. Большого вреда от них не будет, но цапнуть могут. Ночь совсем близко, небо чернеет с каждой минутой. Развели небольшой костерок. Людоед насобирал сучьев, притащил табурет для растопки, доломал шкаф. Запаслись дровами на всю ночь. Все улеглись и только нам не спится.
Танцуют языки пламени, отбрасывают тени, пляшут они вырывают из мрака колючие ветки и добрый кусок кирпичной стены. В пляске теней, есть что-то зловещее, пугающее.
— Слыхал? — Спросил людоед и побрёл к пролому в стене.
— Что там? — Поспешил вслед за ним, прихватил секиру. Стою, заглядываю круклю через плечо. Впереди дыра, завалена она колючими ветками. Темно за проломом хоть глаз выколи.
— Оставайся здесь. — Убирает Скуластый ветки, освобождает проход.
— Ты куда? — Схватил людоеда за руку.
— Пахнет. — Втягивает крукль носом воздух, задрал нос, нюхает. — Хорошо пахнет. Я быстро. Уйду, завали дыру.
— Да ты спятил. — Только и успел сказать. Выскользнул людоед и пропал в темноте. Растворился, ни шороха, ни звука.
Завалил дыру, сижу у огня, гляжу на стену. Квакают жабы, стрекочут букашки, где-то в кустах щебечет запоздала птица, потрескивает, выбросает к небу искорки костерок. Тени выплясывают на кирпичах, рисуют страшные картинки.
Время растянулось в бесконечность. Часто хожу к пролому, всматриваюсь в темноту, слушаю. Один только раз мигнул огонёк, точно кто-то зажёг спичку и тут же её погасил. Темень вокруг непроглядная, вот и мерещится разная всячина. Стрекочут букашки, квакают жабы, разгулялся ветер. Подбрасываю в огонь палки, осматриваю колючие ветки пролома. Тревожно мне, неспокойно. Малейший шорох или треск заставляют вскакивать. За кирпичами вспорхнула ночная птица, я уже у стены. Ветер качнул ветку, я с секирой бегу туда. Чудится разное и в кустах, и по ту сторону пролома.
