И на аспида поглядел выразительно. Так выразительно, что стало ясно — уже готов и у этого на могилке цветы поливать.
«Нет, его смерти не отдам, — прошептала я. — Не хочу я могил больше, лешенька, все сделаю, все что смогу и даже что не смогу, но могил не хочу больше!»
«Тебе решать, — сказал леший. — А сосуд для сбора крови у Гыркулы брать будем или как?»
Помолчала я, а ответила честно:
«Будем».
«Я в тебе не сомневался, — усмехнулся лешенька».
И ушел, оставляя меня с мыслями тягостными.
— Веся, — вдруг позвал хрипло Аедан.
— Я тут, я с тобой, аспидушка, — ответила успокаивающе, на подушку легла, в лицо черное вглядываясь. — Спи. Спи мой хороший, сил набирайся.
Кивнул едва заметно, да и… заснул вроде. Страшный, черный весь пречерный, жуткий же, а уже мой. Весь мой, всем сердцем и душой мой. И даже браслет обручальный вот имеется да тускло поблескивает, опасность выдавая. Я руку протянула, осторожно пальцем коснулась, чтобы не светил, аспида не будил, а наруч обручальный вдруг возьми да и ответь мне не холодком металла, а холодом камня самоцветного. Меня в жар кинуло! Приподнялась, в обручальный браслет аспида вгляделась да глазам своим не поверила — в него впаян был алмаз. Большой, ромбовидный, сияющий зеленью алмаз! И о многом бы подумать могла, многим оправдать — только мой это был обручальный наруч! Моими руками сделанный, моей магией напоенный, мной сотворенный! И никто на всем белом свете, да и на темном тоже, не смог бы в него впаять алмаз зеленый. Да и редкий камень этот, столь редкий, что по пальцам имеющиеся в мире пересчитать можно, да еще и размера такого! Ведь это был не изумруд, не демантоид, не цаворит, не нефрит, не турмалин, не ямша, не хризолит, не аквамарин! Это был редчайший зеленый алмаз! Как? Как такое возможно?!
Опустилась я на подушку, тяжело дыша.
Не совсем я уверена была в том, что творила находясь в огне чародейском, я тогда скорее интуиции доверилась. Но интуиция интуицией, а законы магии мне известны — тот, кого наделила я крепостью да прочностью алмаза зеленого, лишь только он один мог изменения ощутить, а вот изменились бы артефакты что на нем — большой вопрос. Но если бы и изменились, то лишь на Агнехране. На нем, а не на аспиде!
И медленно я повернулась к спящему аспиду.
Глядела на него, на чудище огненное, долго, внимательно, а сама все вспоминала и вспоминала.
Как дрова рубил — а я спросонья решила, что это каким-то образом невероятным охранябушка возвернулся.
Как знал обо всем Агнехран, а я то лишь аспиду говорила.
Как письмо, что Агнехрану передать просила, без стеснения, не раздумывая, аспид вскрыл…
И очень тихо, почти неслышно, прошептала я:
— Агнехран…
— Веся, Весенька… ведьмочка любимая моя… — в полубреду ответил аспид.
Меня как молнией пронзило!
Замерла, не дыша, не двигаясь, да в упор глядя на того, кто столько лгал!
Столько мне лгал!
И в миг этот страшный затряслось, задребезжало блюдце серебряное, звало-просило требовательно, настойчиво.
Мягко я руку из ладони аспида высвободила, поднялась бесшумно, блюдце взяла серебряное, яблочко явно Тихоном припасенное, из пещеры вышла, на камни тяжело опустилась, да и пустила яблочко по блюдцу кружиться, пространство соединяя, мне вызывающего открывая.
А как открыло облик зовущего, так и не поверила я глазам своим — смотрела на меня ведьма. Молодая али нет, но точно не старая. Чистой светлой была кожа ее, черно-зелеными глаза, седыми с зелеными прядями волосы, а еще… кулон у нее был… малахитовый.
— Ульгерда? — прошептала, словам своим не веря.
Кивнула ведьма, предположение мое подтверждая, да не преминула заметить:
— Волосы у тебя черные, Веся, чернее ночи.
Я прядей своих коснулась, пропустила меж пальцев, да и ответила безразлично:
— Тяжела ночь выдалась.
Только никому никогда не скажу, что тяжелее всего сердцу моему пришлось. Намного тяжелее. Но не время для слез, и себя жалеть не время, совсем не время.
— Наш враг — чародейки, — сказала Ульгерде решительно. — Помни о том, что заклинания на уничтожение всегда в паре идут.
Побледнела ведьма по ту сторону блюдца серебряного. Поняла она больше, чем кто иной понял бы.
— Как выжила? — спросила взволнованно.
— Друзья-соратники помогли, — правду скрывать не стала. — В единстве сила, Ульгерда, только в единстве. Когда есть на кого положиться, никакая беда не страшна, никакой враг не опасен…
— Опасен, — не согласилась старая ведьма, пристально меня разглядывая.
— Но не смертельно, — настояла на своем я.
Ульгерда вздохнула судорожно, да сказала:
— Низкий поклон тебе, Весяна. За то, что сделала для меня. За то, что сил придала, да решительности. За молодость возвращенную благодарить не буду, не нужна она мне, сама знаешь, без любимого свет мне давно не мил, ради детей да внуков жила. Теперь ради ведьм жить начну, ради сохранения нашего общества, ради тех из нас, кто погиб смертью безвременной. И к тебе с поклоном я еще приду, поклонюсь до самой земли-матушки, а сейчас вопрос есть важный — маги просят доступ на Ведьмину гору. Просят настойчиво, говорят, что о нас, нашей жизни заботятся. Что делать мне, Веся? Пустить, али прочь прогнать?
Прямо спросила, совета напряженно ожидая, а я… Что я сказать могла? Я вопрос задала:
— Ульгерда, ты с навкарой справиться сумеешь?
Побледнела теща барона, лицо ее бледнее снега стало.
Посидев в задумчивости, правду сказала:
— Советовать я не могу, Ульгерда, но сама я, как ведьма, с одной навкарой может и справилась бы, да только сомневаюсь, что там, в горе Ведьминой одна тварь скрывается. По мне так ударили, что насилу жива осталась. Как ударят по вам мне не ведомо. Прости, плохой из меня советчик.
Опустила взгляд старая ведьма, сама все так же бледнее призрака, глаза лихорадочно бегают, да руки дрожат.
— Черная плесень, как скверна поганая, на нижних уровнях горы давно есть, все отмывали ее да отмывали, а она по новой ползет. Тогда верховные приказали старательнее полы мыть, а теперь… Теперь что мне думать?
— О самом страшном подумай, — посоветовала ей. — Да к самому худшему готова будь. И к тому, что самое худшее в паре пойдет, поначалу послабее, а потом всей силой ударит.
Меня до сих пор как вспомню о случившемся да о ловушке чародейской трясет дрожью крупной, на самом краю гибели были, на самом краешке. До сих пор жутко.
— Я открою гору для магов, — тяжело, словно каждое слово с болью ей давалось, ответила Ульгерда.
И на меня посмотрела выжидательно. Я не кивнула, не подтвердила ничем согласие с мнением ее, я молча сидеть осталась… потому что не знала, что лучше. Просто не знала. Ведьмина гора завсегда была оплотом нерушимым-непроходимым, кто ж знал-ведал, что проникнут в него чародейки, подлостью да подлогом, но проникнут, ведь в лесу Заповедном им места не было, ведуний лесных проще убить, чем провести… И тут подумалось мне вот что.
