— Ульгерда, — я на старую знакомицу поглядела, — ко мне иди.
Не поняла ведьма сразу, оно ж такое сразу и не поймешь, а я вот что придумала:
— Гиблый яр теперь мне принадлежит, на севере его гор много, гряда цельная хребтом облака пронзает. Забирай всех, всех кого можешь, да ко мне летите, путь укажу.
Замерла Ульгерда, нахмурилась и честно сказала:
— Веся, среди нас все еще и нежить может быть.
— Так-то оно так, — кивнула я, — да только Ярина нежить не пропустит, в том-то и суть. Нечисти завсегда рады, а нежити ходу в леса мои Заповедные нет.
Призадумалась Ульгерда. Да думала недолго, и кивнула вскоре, а затем и сказала благодарственно:
— Спасибо тебе, Весяна. От всего сердца благодарю.
— Не до благодарностей, — ответила со вздохом, — нам бы выжить сейчас… всем.
Кивнула Ульгерда, прощаться не стала, так связь оборвала.
Я же, поднявшись тяжело, вернулась в пещеру, да осталась стоять, пристально глядя на аспида, который, и я уже почти уверена в этом, аспидом не был.
А потом вспомнила то, что сказала Ульгерде и поняла невероятное — нет, был. Спящий беспокойным сном на полу в пещере именно аспидом и являлся! Потому как мага — моя чаща не пропустила бы. Один лишь раз Заратар эль Тарг в лесу моем оказался лишь потому, что его ведьмак провел. Аспиду ведьмак не требовался, ему дозволение я дала, от того спокойно по лесам моим перемещался. Агнехрану же такой привилегии я не давала. И попытайся архимаг пройти — остался бы там, где пытался. Значит — он аспид. Архимаг лорд Агнехран действительно является аспидом!
И тогда…
Тогда что выходит?
Это не аспид сына потерял, а охранябушка мой? От мысли такой сердце сжалось от боли за него, да только… Только вот он лежит, сначала лжет без устали, а потом лежит весь такой несчастный! И вот разбудить бы его, растолкать сонного, да и задать вопрос прямой, прямо в лоб задать, а я… Я вдруг поняла, что не смогу.
Не смогу спросить.
Не смогу обвинить.
Не смогу из сердца вырвать, пусть даже с кровью и болью, а не смогу.
Тихо села на матрац, ноги обняла, на Агнехрана-аспида смотрю, а вижу… вижу то, что случилось словно в другой жизни. Сад, в особняке Славастены, меня — застывшую, оглушенную, потрясенную, да Кевина, что остервенело шепчет: «Они используют тебя, а затем убьют, Валкирин, и кинжал будет в руке Тиромира, пойми ты это». И я не просто поняла, я в это поверила. Поверила сразу. Поверила, но ни Тиромиру, ни Славастене обвинений в лицо бросать не стала. Мне хотелось, хотя бы спросить хотелось… да перед глазами избушка обветшалая на краю деревни вспомнилась, да три могилы. Деда, что жизни ради жителей деревни не пожалел, да и погиб смертью безвременной. Бабушки, что требовала справедливости — а получила лишь насмешки да прозвище «вдова охотника непутевого», и матери, которую мне не довелось увидеть даже после рождения… ее уволокли прежде, чем я глаза открыла, прежде, чем мой первый крик избенку огласил. Все они пытались добиться справедливости… и я знала чем то для них закончилось. А потому, выслушав Кевина я к Тиромиру пошла не за тем, чтобы обвинить или вопросы задавать, о нет. В платье свадебном, пробралась в его комнату, с разбегу обняла, нежно и крепко, зная, что в последний раз, да пока целовал, ошеломленный и появлению моему завсегда счастливый, браслет-то и проверила. Снят был браслет. Снят, изнутри материалом изолирующим покрыт, да держался не на замке вовсе, а на смоле древесной, магически стабилизированной.
Горечью тогда все поцелуи сладкие обратились, горечью душа наполнилась, горьким грядущий день стал. А Тиромир вскинулся, на меня посмотрел, да и спросил: «Веся, жизнь моя, от чего слезы?». «От счастья, Тиромир, — ответила с улыбкою, — от счастья». И слезы потекли втрое сильнее прежнего. «Хорошо все будет, Валкирин моя». И обнял… пропажи браслета свадебного не заметив. А после отнес меня в комнату мою на руках, под скептическим взглядом Славастены. Платье снять помог, в постель уложил, руки целовал, о том, как любит, говорил, да и ушел, лишь поверив, что я сплю.
Не спала.
Едва ушел, поднялась тут же. Надела сорочку кружевную новую, платье свадебное, украшения все, что имела, окромя кольца обручального, да обручальных браслетов — их изолировала, да в суме сокрыла. Собиралась быстро, да с собой забрала не только артефакты, драгоценности и деньги — все книги, что могли понадобиться. Все тетради, в коих конспекты вела, да всё, что следы крови моей имело — декокты, снадобья, работу лабораторную, в коей кровь свою на составляющие части разбирали. Я забрала то, что хранило ауру мою, кровь, запах. А то, что унести возможности не было — подожгла, огромный костер посреди своей комнаты, прямо на собственной постели возведя.
И лишь когда поспешила в истекающую ночь, в черный плащ кутаясь, лишь тогда обнаружила Кевина. Я сама уйти хотела. Сама. Чтобы не пострадал более никто, да Кевин решил иначе. И хоть была я супротив, но без Кевина не ушла бы я, не дали бы. Как узнала я позже, не спал Тиромир, все нервничал перед свадьбою, тревожился, даже к отцу не уехал, остался ночевать в доме матери, да только и там не было ему покою. Оттого под дверью моей оказался раньше, чем разгорелось пожарище, и в комнату ввалился, едва вспыхнула кровать. И навроде провал то, ведь сразу узнал-увидел, что меня на постели не было, но окно было приоткрыто, дверь распахнул Тиромир, от сквозняка вспыхнуло пламя сильнее прежнего, уничтожая все, что от меня могло остаться. И тогда понял Тиромир кто пожар устроил, понял и то, что я сбежала — шкафы-то не все закрыла, в спешке вещи собирая. А вот с кем сбежала, это осознал, едва к отцу кинулся, да окромя Ингеборга еще и Кевина с собой на поиски взять хотел. А у Кевина на столе записка лежала, в ней всего три слова было — «Я люблю ее».
Но это я узнала опосля, а в тот момент мы бежали.
Сначала на конюшню наемную, где я планировала лошадь взять, да только следуй я своему плану и первый же пункт его, стал бы последним — на конюшне маги появились быстрее нас. Порталом перенеслись, сходу мой следующий шаг просчитав. Кевин их первым увидел, мне рот ладонью закрыл, да быстро за сарай уволок. Там, стоя и с ужасом прислушиваясь к приказам, которые Ингеборг своим подчиненным, спешно вызванным раздавал, мы начали думать о том, что делать дальше. Я хотела на север. В тот лес, что близ деревушки моей, из которой я родом стоял. Домой я хотела. Хоть и осталось от того дома одно название, а хотела домой. Глупое желание, глупое и предсказуемое — Ингеборг туда сходу десяток своих приближенных отправил. Такой дурой как в ту секунду, я себя больше никогда не чувствовала.
«Давай на восток, — сказал тогда Кевин, — оттуда к морю, а как его пересечем, так нам уже никто страшен не будет».
И я согласилась. Я просто не знала, что в этот момент Кевин рискнул своей жизнью ради меня.
«Motabilem spatio» — заклинание перемещения.
Сильное, выпивающее мага почти досуха, сжигающее изнутри, отбирающие все силы. И когда мы переместились, Кевин упал. Рухнул как подкошенный, а в груди его словно угли тлели, в сумраке ночном то видно было даже не магу. Вот только жертва была напрасной — это Кевин был простым магом, а вот Ингеборг нет. И то на что Кевин отдал почти все силы, Ингеборга даже не пошатнуло — они увидели портал, проследили, и вышли на холме в ста шагах от нас в тот момент, когда я пыталась хоть как-нибудь спасти Кевина. Архимагу простой маг не соперник, я тогда это наглядно увидала. И ведьма не соперник тоже. Никогда не забуду, как сияющий магическим щитом Ингеборг неспешно направился к нам. Не спеша, спокойно, размеренно, даже слегка с ленцой, уверенный, что жертвам деваться некуда.
