— Веся, — к себе прижимая, да в лицо мое вглядываясь, протянул Водя, — ты что, плакала?
— Собиралась. Пусти, переодеться надобно.
Пускать не стал. Оглядел лес мой с подозрением, опосля прямо так в воду и шагнул, водный путь открывая. И я пригрелась на груди у него, глядя как идем мимо рыб, тоннель воздушный оплывающих, на кракенов, что тренировались ныне в рукопашной, да русалов — и у тех тренировка была, сражались саблями серебряными, оттого блики вокруг рассеивались, красиво было.
— Дай угадаю — аспид довел? — спросил Водя, сворачивая по излучине реки к болотам.
Промолчала я.
— Молчи — не молчи, все на лице твоем написано, — водяной шел размеренно, говорил так же. — Об одном тебе напомнить хочу, а ты не отвечай, просто послушай — я всегда рядом буду.
Улыбнулась грустно, спросила с горькой усмешкою:
— Дай-ка угадаю, это от того, что вину свою за чародеев и Гиблый яр чувствуешь?
— Нет, — Водя даже с шагу не сбился, — это от того, что люблю тебя сильнее жизни.
И вот скажи аспид такое промолчала бы, с Водей мне было проще.
— А за что любишь-то? — спросила тихо.
— А кто ж его знает? — водяной плечами могучими пожал. — За все люблю. За глаза твои ясные, за улыбку, от которой на душе становится теплее, за сердце открытое доброе, за нрав неспокойный, за мудрость житейскую… Веся, я ежели перечислять начну, до вечера продолжать придется, а это вот уже плохая идея.
— Почему? — просто так вопрос задала, вообще не о том думала.
— Потому что за вечером следует ночь, — несколько раздраженно сказал Водя, — а ночь и объяснения в любви ведут к доказательству чувств любовных посредством дел, и вовсе не героических, а тех самых, сторонницей которых чаща твоя Заповедная является.
Поняла о чем он, промолчала.
Водя это к сведению принял, да и продолжил об ином:
— Ты же сама любила, Веся. И как, сможешь ответить на вопрос «за что»?
Он сейчас о Тиромире спрашивал, а я в сердце своем вовсе не Тиромира видела — охранябушка там был. Глаза его синие, аки небо летнее перед грозой, руки сильные, движения смелые, уверенные, и душа открытая, мне открытая… Он ведь ее только мне открыл, а я… И больно так стало, больно, что хоть вой. Прижалась сильнее к водяному, лицо у него на груди прикрытой рубахой парня деревенского спрятала, и даже дыхание задержала, пытаясь не сорваться, не дойти до слез.
— Я понял, — тихо Водя произнес, — все понял. Сердце свое магу отдала?
Всхлипнула я, и прошептала:
— Да. А как случилось-то это, и сама не ведаю.
Несколько минут Водя молча шел, а затем так сказал:
— Тот, кого любила раньше ты, он сколько — полгода к месту тому ходил, так?
— Так, — шепот мой тише течения воды был.
— Но он ведь… любил, Веся. И то не только русалки мои подтвердили, но и ведьмы речные, я даже морскую приволок, да и ее вердикт был неизменен. Маг светловолосый тебя любил, по тебе страдал, из-за тебя сердце его кровью обливалось. И ты ведьма, ты все это знала, но из лесу ни разу не вышла… ты так и не вышла. От чего, Веся? Прости, что в душу лезу, но знать хотел бы. А еще хочу знать, известен ли тебе самой ответ на этот вопрос.
Всхлипнула невольно, голову подняла, в глаза голубые как река горная взглянула, да и ответила как есть:
— Маги, Воденька, они другие. От чего так я не ведаю, может обучением им душу калечат, а может магия лишь в таких просыпается — кто их разберет? Да только душа у них черствая, а сердце, даже любящее, разум ледяной стужей вмиг заморозить способен. Магам одно надобно сильнее, чем жизни дыхание — сила. Ведь сила, это власть, а за власть любой маг убьет не задумываясь. И не важно — быстро убьет, одним ударом, или медленнее, забирая с каждым разом все больше и больше…
И соскользнули слезы с ресниц, а в памяти пронеслось страшное: «Давай, Валкирин, ты сможешь! Быстрее, Валкирин, поторопись». И я торопилась, себя всю отдавая, силой чуждой маговой разрывая сердце свое, отрывая от него по кусочку и вручая тому, кого любила беззаветно. Я ведь ведьма, если люблю то всем сердцем, без оглядки, без раздумий, без сомнений. Как в омут с головой, и светом остается лишь тот, кому свое сердце вверяю… пусть даже и разрывая его на куски кровоточащие… И ведь не поймешь, не догадаешься, не уловить той черты страшной, за которой тот, кого любишь беззаветно, с «Веся, осторожно, если не сможешь, то не нужно», переходит на «Давай, Валкирин, ты сможешь! Быстрее»…
Помолчала, грустно глядя в глубины водные, мы уж мимо валунов речных шли, значится болото скоро, а там и Выборг.
— Не хочу быть использованной, — слова сами сорвались. — Как мамочка моя, как дед. Не хочу судьбы такой. Не хочу я, понимаешь? Коли дам волю чувствам, не справлюсь я, не сумею, а доверия к магам нет и не будет никогда. И не одна ведь я больше, столько жизней на мне нынче завязано, за стольких ответственность несу… Не в праве я рисковать, нет у меня такого права! А лес… он ведь лечит, правда, Водя?
— И река… — добавил водяной тихо.
— И река, — согласилась я.
А Водя возьми да и еще добавь:
— Ты только учти, если топиться придешь, я ж уже все охальные мысли тебе высказал, так что, не взыщи, но воплощать начну.
— Это ты сейчас сказал, чтобы я утопленницей не стала? — спросила с подозрением.
Улыбнулся водяной, подмигнул похабно, да и признался:
— Весь, правду скажу — ты мне теплой и живой нравишься больше, а потому не забывай — река лечит, спорить не стану, но коли утопнуть решишь, в полной моей власти окажешься. Причем живой.
— Ой, напугал, дрожу вся! — не сдержала раздражения.
Улыбнулся широко, зубами белыми сверкнув, и решил:
— И пряник тоже куплю.
— С маком? — поддержала смену темы.
— И с маком, и с вареньем, и с чем душа твоя пожелает, душа моя.
Ну тут уж молчать не стала:
— Если я твоя душа, то все желания моей души, и твоя жаждет. И что ж, Воденька, себе тоже петушка на палочке купишь?
Скривился. Леденцы водяной не особо любил, и вообще не переваривал.
— Разве что своим поделишься, — выкрутился как смог.
— Не, своим не поделюсь, — решила я.
— Поделишься, — как-то с намеком водяной протянул. — У нас с тобой и лес и река имеются, что надобно, то излечат, а когда излечат, тогда зацелую тебя, Веся, всю.
— Чай устанешь всю целовать-то, — заметила скептически.
— Нет, — и очень серьезно на меня Водя посмотрел, — не устану. Никогда не устану.
И тут же улыбнулся широко, да и спросил провокационно:
— С какого пряника начнем?
