Я осторожненько один глаз приоткрыла — ну, навроде ничего так мужчина получился. Второй глаз тоже приоткрыла — действительно ничего. В меру возрастной, в плечах широкий, в кости крепкий, телосложением матерый, взгляд вострый, умный, изучающее-пристальный, волосы каштановые, глаза каре-голубые, необычные, подбородок квадратный, руки могучие…
— Уж, прости, — повторила снова, и пояснила. — Ты прав, лешенька, ведьмы все увидят, да только аспида я им показывать не хочу и не буду, опасно это. Для него опасно. А ты мне ближе всех на свете, ты леший мой, и ты сам знаешь — леший да ведунья лесная часто союз образуют не только дружественный.
Хмыкнул, на меня поглядел, да и сказал:
— Веся, ты же знаешь, неполноценный я, ни зверем, ни человеком мне не быть.
Кивнула, соглашаясь, но заметила:
— Мне это ведомо, а ведьмам-то нет.
Пожал плечами могучими леший, постоял, подумал, да и позвал Лесю. Заповедная была шелковая — счастливая, цветущая до такой степени, что все ее ивовые волосы кувшинками цвели, и на все вообще согласная. И указание лешеньки исполнила быстро, а леший быстро переоделся и теперь стоял рядом со мной в рубахе-вышиванке, поясом алым подпоясанный, штаны в сапоги заправлены.
— Бороду добавь, — сказал основательно.
Основательно он ко всему подходил.
Добавила, мне для хорошего лешего ничего не жалко.
И вот стоим мы — леший мой мужик крепкий, основательный, суровый, но справедливый, и я на фоне его пигалица-пигалицей. Вот только сейчас подумала, что надо было бы тоже сарафан со рубахою надеть, так нет же, решила впечатление произвести, натянула темно-зеленое бархатное платье чародейское, туфельки на каблучке, да украшения Водей подаренные — а там изумруды такие, что в их отсветах и глаза мои зелеными стали. И с другой стороны мои волосы сейчас чернее воронова крыла, от нападения навкары еще я не отошла, от того и предпочла платье тонкое, стан обнимающее, думала на фоне его волосы темные сочтут крашенными.
И тут леший возьми да и скажи:
— Весь, у меня сердце бьется…
Чуть не рухнула.
На друга верного посмотрела с сомнением, ближе подошла, ухо к груди приложила — стучит. Я ошалело на лешего гляжу, он точно так же на меня. Шок у нас обоюдный. Рукав рубахи закатал, в вены вгляделся, недолго думая ногтем оцарапал… закапала наземь кровушка алая.
— Вот ты ж пень гнилой! — выругался леший.
Я стояла. Молча. Шокированно. Потрясенно. Опосля на свои руки поглядела, да на клюку, снова на руки. А леший на меня глядит, злой аки медведь-шатун, что посередь зимы от голода лютого проснулся.
— Слушай, — протянула извинятельно, — я не знаю, что это, но, я это… я узнаю… у аспида.
— Веська, — прорычал зверея леший, — я же тебя прибью же!
Уж думала испугаться, да только:
— Ты же меня же не прибьешь же, потому что некому тогда будет у аспида спрашивать! — заявила с видом невозмутимым.
Только вот не было во мне невозмутимости. Я знала, что это была не моя магия. Моей хватило бы на иллюзию, качественную, на всей территории леса Заповедного устойчивую, но вернуть лешему человеческую ипостась я не могла. Чародеи могли. Вот они да — коли собрались бы человек сорок зараз, да силу в заклинании едином объединили. И так если подумать, у меня же одни остатки остались, крупицы только, а иллюзию они обратили в быль. И то, что у лешеньки облик человеческий появился, это мелочи сущие, он все равно сможет свой истинный возвратить в любой миг по желанию, но я же в ту страшную ночь магию эту выплескивала на все, что только могла. А то, что не могла, то Агнехран забрал, меня от пламени чародейского спасая.
— Нужно будет замеры сделать, во лесу да яру, и во всех садах, куда сила хлынула, — обстоятельный у меня был леший, и опытный, и мудрый — сразу смекнул что к чему.
Переглянулись мы встревожено. А с руки лешеньки все так же капала кровь. Он на рану свою глянул, чуть глаза сузил и затянулась та корой древесной, древесная кора едва срослась, приняла облик кожи человеческой, и мы с лешим снова переглянулись. Не по себе было. И мне и ему.
— У тебя волосы темнее стали, — заметил друг мой верный.
— Еще бы не стать, я же магию через себя пропускаю, вот и потемнели, — и совсем хорошее настроение мое пропало.
На смену ему тревога пришла, да в душе поселилась, свернувшись змеей ядовитою.
— Успокойся, разберемся во всем, — решил лешинька, да меня за плечи обнял.
Так бывает дуб столетний тонкую слабую березку поддерживает, чтобы не упала та от ветра сильного, да дождя проливного. Вот и мне леший был опорою.
— У Води Заводь навсегда осталась с водой ключевой, — не знаю, от чего вспомнила. — Навеки изменилась.
— Я не изменился, — твердо сказал леший, — встретим ведьм и обратно облик свой приму. Не тревожься понапрасну.
«Надо будет с Агнехраном поговорить» — решила для себя я.
И на том успокоилась.
Встала ровно, горделиво да величаво, и может я и пигалица, да зато у меня клюка всем на зависть, и леший тоже, и лес, и яр, и две чащи Заповедные и… и счастье, тихое, согревающее душу теплом радостным счастье.
И тут на думы про счастье да тревоги времени не осталось — ведьмы подлетали.
Леший правду сказал — красиво летели. Косяками. У ведьм построение такое — впереди десятник летит, в смысле десятница, за нею косяком десять ведьм, по пять в каждой ветви. Такие десятки в сотни формируются. Издали кажется, что птицы математику освоили, да летят в строгой пропорции, а в близи понимаешь — главная ведьма десятка или сотни, она метлы своих подопечных контролирует. И вот не ждали мы, совсем не ждали, что случится страшное — поломается строй ведьминский, едва они к незримой границе Гиблого яра прикоснутся.
Да только вышло, как вышло.
Тысячница, одна из самых верховных, что на метле летела с царственным видом коронованной княжны, в стену воздушную влетела аки птица в дерево. На метле не удержалась, и по склону стены покатилась презабавно — мелькали руки, ноги, голова… слетел парик, демонстрируя залысину существенную на макушке, потом кулон странный — он за стену пролетел, а вот ведьма нет. Рухнула она в кусты от нас недалече, шагах в тридцати, поднялась на четвереньки, головой затрясла ошалело. Опосля не поднимаясь, на нас потрясенно вытаращилась. Мы на нее. Она на нас.
Подлетела метла ее, остановилась с моей клюкой парой слов перекинуться, прикатился и медальон, у ног моих улегся, ведьмы на высоте крон древесных влетали на территорию Заповедного яра, а чародейка все еще стояла на четвереньках, да головой трясла, все пытаясь понять, от чего ж такой конфуз вышел.
«Нет, ну кто бы мог подумать!» — возмущалась метла падшей неведьмы.
«Ты же метла, метла как и жена измену завсегда чувствует», — в свою очередь высказывалась клюка.
