Леший явился зверем. Постоял, шерстью черной, да пастью клыкастой пугая, подумал, в лешего перекинулся.
— К ведьмам сходи, — попросила его. — Ульгерду в сторону отзови, да передай ей, что внук ее у меня. Коли смогу — спасу, коли нет… пусть скажет, где похоронить.
И воззрились на меня потрясенно все трое — что Леся, что Ярина, что лешинька родненький. Ничего более говорить я не стала, лишь кончиком клюки рубашку порванную с груди молодца отвела, да и стали всем видны ядовитые письмена проклятия.
— Не спасешь, — тихо леший сказал.
Я это и сама видела.
— Делайте, что велено, — приказала тихо.
Исполнили мигом.
***
До избы дошла быстро. На поляне перед нею снова пир шел, да с каждым днем пирующие, как я погляжу, все роднее да ближе становились. До того дошло, что породниться в прямом смысле слова порешили.
— А у меня дочь во! — показал большой мохнатый палец вождь Далак. — Быстрая, веселая, шустрая, ловкая, и наготовит, и накормит, и гостей привечает, и мужу будет помощница ответственная, с уважением, а уж детей нарожает — не одного двух, цельный выводок.
— А у меня сын мозговитый, — в тон ему Гыркула отвечал, приобняв видать свата будущего за плечи. — Такой, что спуску ни одному врагу не даст, суровый, но справедливый. Умен, силен, с достоинством, а жену свою, то есть твою дочь, на руках носить будет!
— Дай я тебя поцелую, сват! — возрадовался Далак.
На лобызания противоестественные я смотреть не нанималась, от того сочла необходимым заметить:
— Далак, у тебя дочь лучше всего фарш из врагов готовит. Граф Гыркула, знаю я сыновей ваших, обоих знаю, вы уж простите, но спуску врагам они дают еще и как, зато ваш младший сын хорошо готовит, с этим не поспоришь.
Думала, что разлад внесла в дружественные пьяные объятия? Напрасно.
— Всех врагов в фарш? — потрясенно переспросил Гыркула.
— Правда, готовит? — еще более потрясенно вопросил Далак.
— Сват! — радостно заключил Гыркула.
— Сват ты мой любезный! — еще радостнее заключил вождь Далак.
Я решила в этом деле не участвовать. Всех поприветствовала, ведьмака, у порога моего Лесей уложенного, обошла, да и поторопилась в избушку. Вовремя — дребезжало, звало блюдце серебряное, едва успела по нему яблочко пустить, так тут же ответила Ульгерда.
— Прости, Веся, — сказала покаянно, — не предупредила я тебя, а должна была бы.
— Едва ли это изменило бы что-то, — успокоила совесть ее. Да и тут же ранила в самое сердце: — Ульгерда, я помочь не смогу, он ведьмак.
Закрыла глаза ведьма старая, опосля и лицо сморщенное, ладонями прикрыла — тяжело было ей, трудно невыносимо, а только будь он все так же парубком, я бы попыталась, а с ведьмаком шансов у меня нет. И ни у кого нет.
— Я иглу извлечь пыталась, — тихо призналась ведьма, — да от того лишь хуже стало. Знаешь… — голос ее дрогнул, — с самого рождения, только вот народившись, он вздохнуть не мог. Спасла. Маленьким был, столько раз спасала, что уж и не упомню. И вот в последний раз всю силу ему отдала, а спасти… спасти уже не смогла.
Опустила я взгляд, не смогла смотреть на ту, что сердце свое сама ножом кромсала, да помочь все равно не в силах была.
— Попытаюсь я, — сказала шепотом. — Не как ведьма, как ведунья.
Вскинула голову Ульгерда, на меня посмотрела так, словно пропасть отчаянием полная вдруг глазами обзавелась, да и ответила:
— Обе мы с тобой одно знаем — ведьмак, он явление природе противоестественное, по грани между жизнью и смертью ходит свободно, и чужой он для людей, для зверей, для нечисти и для нежити тоже чужой, зато силен и с любым проклятием справиться может. Я Осолу всю себя отдала, все что было, все, что мне ты подарила беззаветно, но помочь себе лишь он сумеет. Если связь разорвет, тогда… А если нет, если до рассвета глаз не откроет, тогда… в лесу своем не хорони. Сама знаешь, нельзя. Безымянная могила ему пристанищем вечным станет.
Поглядела я на Ульгерду, да и сказала как есть:
— Связь его с Заратаром-магом я уже оборвала.
Приоткрыла ведьма рот от удивления.
— Заратар парализован ядом собственным, сейчас чаща моя за ним присматривает, — продолжила ровно.
Ульгерда каждое слово мое ловила, едва дыша.
И тут раздалось с улицы:
— О, господин ведьмак, вина али воды изволите?
А следом распахнулась дверь в избушку мою, да показался в проеме дверном Осмомысл, на себя едва похожий-то. Волосы стали белыми, глаза как у зверя пожелтели, в полумраке светились, на руках вены черные, когти такие же, а письмена с тела исчезали стремительно — ведьмак в силу вошел, с ядом сам справился.
— Ты! — прорычал ведьмак в поре становления.
Я на Ульгерду глянула, да молча блюдце серебряное к ведьмаку развернула.
— Ося, — растерянно протянула бабушка его.
Осмомысл стоял, головой тряс, аки зверь-животное, но голос бабки признал тут же.
— Что со мной? Ба, скажи как есть!
А она возьми да и умолкни.
И вот я сижу, молчу.
Ведьмак, зеленокожий, стоит и молчит.
Ульгерда где-то там сидит и молчит.
Ну, я подумала, да и сказала:
— Садись, в ногах правды нет.
Прошел ведьмак пошатываясь, на стул не сел — рухнул. Самого от боли трясет, но организм силен — с ядом успешно справлялся.
— Что со мной? — не дождавшись ответа от бабки, обратился ко мне парубок.
— А что помнишь последнее? — вопросом на вопрос ответила.
Нахмурился он, лоб потер, вспоминая напряженно, опосля сказал:
— Бумагу дай, да уголек.
Дала, мне не жалко.
А ведьмак возьми да и начерти то, что я не так давно на земле возле заводи водяного чертила — круг, разделенный линией прямой, да в центре того круга два медальона.
— Это помню, — ведьмак мне лист исчерченный протянул, — как силу вдыхал в шесть из двадцати четырех амулетов. Знаешь, что это?
Да уж знала, к своему сожалению.
Лист, исчерченный, к себе придвинула, перо взяла писчее, да и пометила шесть артефактов галочкой зеленой те, в которые силу влил ведьмак. Один из двух центральных пометила крестиком — это тот, который ведьмы-чародейки зазря ко мне закинули, он уничтожен был, либо у Агнехрана находился, что почитай одно и то же. Один, скорее всего, у Заратара сейчас, зря сразу не обыскала.
— Еще круг помню, — прохрипел ведьмак, голову руками обхватив, и как шагнул в лес… А ты кто будешь?
— Ведунья лесная, этому лесу хозяйка.
