Нет!!!
Я еще не поняла толком, что случилось, не поняла от чего решение принял такое, я лишь как ведьма видела — что принял, и принял окончательно.
— Я люблю тебя, Веся, — тихо произнес он, глядя мне в глаза.
Я люблю тебя, Агнехран…
Но вслух я не сказала ни слова.
Словно окаменевшая, напрочь всех чувств лишившаяся, силы жизненные утратившая, я смотрела на него… и ничего не могла сказать. Ничего…
И когда поднялся он тяжело, да отступил от меня, все так же взгляда не отрывая, когда еще один шаг назад сделал, да когда вспыхнул его окружая круг алхимический, я все так же молчала.
— Я расторгаю наш договор, ведунья лесная!
И зашумел лес, слова те впитывая, меня от данной клятвы освобождая. А я сидела, не в силах пошевелиться. Улыбнулся мне аспид, улыбнулся с горечью нескрываемой.
Вспыхнула пентаграмма письменами кроваво-красными.
Исчез с глаз моих аспид.
Исчезла следом и алхимическая магия.
Все исчезло.
Одна я осталась. Совсем одна. Глаза закрыла, и позвала сдавленно:
«Ярина…»
Умна и мудра была чаща Заповедного яра — темнить не стала, и даже вопросов задавать не потребовалось. Яркой вспышкой что произошло, то и показала. Показала, как вступают в лес шесть аспидов, и своего я сразу узнала, хоть и в одинаковой магической одежде были все, да как идет с ними ведьмак, силой Агнехрана подпитываемый. И шли они свободно, по территории же уже освобожденной шли, да Ярина на всякий случай приглядывала… только вот не помогло это.
Когда грянул гром не только над лесом Заповедным небо разверзлось, но и в яру Гиблом гиблые дела твориться начали. От первого же раската изменилось что-то в аспидах. Да так изменилось… словно другими людьми стали, будто одержимыми. И упал ведьмак с горлом перерезанным, да сердцем из груди вырванным. Кинувшаяся было на подмогу Ярина, алхимической пентаграммой была отброшена да скована так, что и не выбраться.
А затем огнем и мечом, мечом и огнем ринулись аспиды в самый центр леса, туда где собой самим леший яра круг Смерти закрывал. И не усиль я его, ту магию чародейскую на дело доброе использовав, тогда пал бы каменный леший… как есть пал бы. А так выдержал.
— Веся? — лешенька из земли по пояс высунулся, на меня глядя с тревогою.
А я… я только и смогла что сказать:
— Чародеи всегда в паре действуют, да два удара наносят…
Вот и вчера собирались поступить так же. И не ведьмака Агнехран убить должен был, а меня. А с чащей без поддержки ведуньи лесной справиться не сложно, впрочем занята я вчера была спасением собственного леса, от того зов Ярины, если и был он, не услышала. Ничего не услышала…
— Ульгерда там, — сообщил леший.
А я сидела, и только слезы по щекам потекли.
— Маг этот твой всю вину аспидову на себя взял, — продолжил лешенька, — барону труп сына его в гробу доставил, да в таком виде, словно и не вырывали аспиды из него сердце, но Ульгерда ведьма же, вот и… она говорит, что маги его убили. Мести жаждет.
Посмотрела я на друга верного, слезы все так же по щекам текут ручьями, но хоть взгляд не затуманивают, и ответила:
— Она сама внука своего убила смертью самой мучительной. Когда ведьмаком сделала, да в руки врага отдала, сохранив это в тайне. И прежде чем жизнь мага требовать, да об отмщении говорить, пусть трупы вампиров сосчитает, их немало погибло в эту страшную ночь! И это нам еще повезло. Нам повезло, лешенька, что чародеям требовалась моя жизнь да гибель каменного лешего хозяина яра Заповедного. А если бы в правду заклинание Кровавой луны завершили бы, знаешь, сколько бы тогда народу полегло?
Промолчал леший, из-под бровей кустистых хмуро на меня глядя, да и сообщил:
— Из вампиров не полег никто — успел аспид до первого луча солнца тела соединить, всех спас. Две дружины Далака только урон понесли, отлеживаются теперь у водяного в Заводи, отмокают, яд навкар из крови вымывают.
— А волкодлаки там что делали? — ахнула я.
— Так это, — леший плечами могучими пожал со скрежетом, — Далак сказал, что ни один уважающий себя волкодлак друга в беде не бросит, так что воском уши позатыкали и ждали, на второй оборонительной. Как дело худо стало, в бой вмешались тут же. Но аспиды пришли вовремя.
И вот он все говорит, а я смотрю на него и понять не могу — почему опять в ипостаси деревянной, да при этом на нем все равно рубаха-вышиванка надета. Ничего не спрашивая, потянулась к другу верному, оттянула край рубахи, да и увидела черный след от когтей на груди лешего.
— Говорю же, вовремя аспиды появились, — вернув рубаху на место, сказал лешенька.
Я же прошептала хриплым шепотом:
— А где ипостась твоя человеческая?
Встретил взгляд мой леший прямо, прямо и ответил:
— Зверем ходить могу, и на том спасибо. А мы выстояли, Веся. Никто бы не выстоял — мы смогли. И лес свой удержали невредимым, и яр уберегли. Об этом подумай.
Подумала.
Слезы вытерла, встала, с платья хвою отряхнула, за плащом охранябушкиным потянулась… да поднять не смогла.
— Из лесу вышвырнуть? — вопросил лешенька.
— Коли не сложно, в избушку отнеси, да в самом дальнем углу шкафа сокрой, чтобы не видела. Но не выбрасывай. И пошли, дел много.
Тут из-за деревьев раздалось:
— Держать скорость! Я все понял, это петля, удерживая скорость — мы разорвем ее!
И мимо соснового бора не сбавляя скорости пронеслась удалая пятерка чародеев.
— Пусть пока бегают? — с пониманием спросил лешенька.
— Пусть бегают, — согласилась я, недобро вслед этим выродкам поглядев. — Пусть бегают, потому как разговора у нас с ними сейчас не выйдет… я же придушу каждого, придушу просто, не сдержусь я!
***
До позднего вечера делами занимались, последствия от вторжения чародейского устраняя. Где ветки лечить пришлось, где деревья, где целые поляны. И это я защитное заклинание сверх меры усилила, свою силу в него влила, лес и куполом и сиянием защитила, и все равно урон был. Не пострадали только птицы да звери. Что бы Агнехранушка не говорил, а Леся о потомстве заботиться лучше всех умела — никто даже из птенцов едва вылупившихся не пострадал, всех уберегли.
А вот от избы моей одна только изба и осталась — и ту мыли сейчас русалки, воду из Заводи используя. Был тут и Водя — стоял, в транс погруженный, удерживая воду на ладонь над землей, смывая всю гниль поганую, всю кровь навкарову, всю скверну водой из своей чародейственной Заводи. А так ничего больше не было — ни заборчика покосившегося, ни баньки сердцу столь дорогой, нужник и тот уничтожен был, и травы на двести шагов вокруг никакой не осталось.
