Но теперь Маркелу было не до тех вещей. Теперь он шёл рядом с Анируддхой и прислушивался к тем словам, которые Анируддха время от времени прошёптывал слону, а тот в ответ хлопал ушами то громче, то тише. Так они шли довольно долго, потом Анируддха вдруг остановился и остановил слона. Амиркуня спросил, что случилось. Слон хочет пить, ответил Анируддха, после чего резко повернулся, сошёл с дороги и повёл слона вниз по склону к реке. Амиркуня велел всем стоять на месте. И Маркел тоже стоял, и Шестак. Анируддха завёл слона в реку, слон начал плескаться в воде и радостно повизгивать. А потом набрал в хобот воды и стал поливать себе спину. Маркел спросил, умеют ли слоны плавать, на что Шестак ответил, что слону Волгу переплыть – это как раз плюнуть. И тут же прибавил, что если слон начнёт плеваться – значит, он крепко разозлился и надо скорее убегать.
А пока что слону было хорошо и весело. Анируддха вывел слона обратно на дорогу, и они все пошли, а кто и поехал, дальше.
Так они шли весь день, жара была очень сильная, Маркел не выдержал и пересел в арбу, под теремец.
– Брехня всё это, – сказал Шестак про то, что слоны не любят ходить ночью. – Просто, я думаю, – продолжил он, – что Анируддха боится гилянцев, вот и не хочет ходить в темноте, когда ничего не видно.
Но так это было или нет, точно сказать было нельзя, потому что сколько Шестак ни пробовал поговорить с Анируддхой, тот на все вопросы отвечал одинаково – что он ничего не понимает. И Шестак перестал его спрашивать.
Вечером они пришли к караван-сараю, где их уже ждали, и поэтому сразу обступили слона и повели его в хлев. Там, как сказали Маркелу, для слона назапасено четыре арбы свежего сена и десять вёдер воды. Маркел потом ходил и проверял, и так оно и оказалось. И кроме того, и без слов было видно, что слон всем доволен. Он стоял возле стены, смотрел в окно и время от времени притопывал задними ногами. А вот Анируддха по-прежнему был очень сердитый на вид, сидел, сложив ноги по-татарски, и играл на дудочке. Музыка, которую он играл, была очень печальная. Это он по нашему слону грустит, сказал Шестак, вот почему он такой злобный. Маркел согласился с Шестаком, и они пошли к себе наверх. Там они сели на ковёр; бардары, то есть слуги, принесли им воду вымыть руки, а после принесли питьё и яства. И Маркел опять ел, пил, помалкивал, а Шестак беспрестанно рассказывал о своей жизни в Персии и то хвалил её, а то ругал. Маркел слушал, слушал и заснул.
Утром они опять проснулись очень рано, собрались и пошли и поехали. А вечером слону опять давали свежескошенное сено и какие-то полезные коренья, слон был всем доволен и приплясывал, а Анируддха сюсюкал на дудочке. Всю ночь его было слышно! Маркел плохо спал.
На третий день они пришли-приехали в Дамбут, последний персиянский город, там их опять встречал тамошний шахский посаженник Максуд-хан-ага, и их опять селили во дворце, и во дворце же кормили-поили. А слона отвели на максудханскую конюшню, и с ним пошёл Анируддха, который опять всю ночь без перерыва дудел в дудку. Маркел не спал, а Шестак хоть и спал, но всё время ворочался, после не выдержал, встал и ушёл куда-то, и полночи его не было, а когда он вернулся, то сразу лёг и захрапел.
Потом, на следующий день, они переехали через гилянскую границу, и Амиркуня приказал гулямам выставить копья, а тюфенгчам зарядить пищали и подготовить фитили к стрельбе. Так они и ехали весь день с тлеющими фитилями. А Маркел шёл рядом с Анируддхой и примечал, как тот правит слоном. А Анируддха уже не то что косо зверем поглядывал, а иногда даже совсем с добром. Это он, думал Маркел, уже, наверное, сообразил, что его любимого слона передают в надёжные руки. Поэтому когда они вечером завернули ещё в один караван-сарай и тамошние бардары повели слона в хлев на кормёжку, Анируддха взял Маркела за рукав, и они вместе пошли за слоном. Там, в хлеву, слон сразу подступил к яслям и начал быстро есть сено, а Анируддха сел с ним рядом, прямо на пол, и начал играть на дудочке. Маркел сел напротив Анируддхи. Анируддха играл и играл, и ничего особенного в анируддхиной музыке не было, но у Маркела закружилась голова, и она кружилась всё сильней, и уже хотелось скорей встать, да вот только ноги Маркела не слушались, и руками тоже было не пошевелить. Вертелась только шея, но зато она вертелась так сильно, что, казалось, ещё немного, и можно будет посмотреть себе за спину. Но Маркел не делал этого, потому что, думал, мало ли, вдруг голова отвалится, и смотрел на Анируддху и улыбался как дурень.
А слон жевал сено, оно было свежее, похрумкивало. А Анируддха играл и играл. Потом вдруг перестал играть и стал рассказывать. Рассказывал он по-индейски, конечно, так что, подумалось, будь даже здесь Шестак, он всё равно ничего бы не понял. Поэтому Маркел просто сидел и слушал. А Анируддха говорил и говорил, иногда на разные голоса, и размахивал руками туда и сюда, и сводил и разводил брови, морщил лоб. А потом замолчал, махнул рукой…
И Маркел легко встал. Анируддха ещё раз махнул – уходи! Маркел развернулся и вышел.
Когда Маркел пришёл к себе, то увидел, что Шестак сидит на ковре и понемножку выпивает. Маркел сел рядом. Шестак налил Маркелу, Маркел поморщился, но выпил. Шестак ещё немного помолчал, потом спросил:
– Сколько тебе за это посулили?
– За что это? – спросил Маркел.
– Ну, за слона за этого, – сказал Шестак. – За то, что ты привезёшь им его из Персии. И привезёшь один! – громко сказал Шестак. И так же громко продолжал: – Нас у Григория Борисовича было триста человек посольства, десять стругов, посол и три гонца, две струговых посылки, а кто у тебя? Кому они будут столько платить? Тебе, что ли, одному? Ты спрашивал?
Маркел молчал. Шестак тихо сказал:
– Вот дурень!
Маркел открыл было рот… Но Шестак его опередил – громко засмеялся и сказал:
– Я про себя это! Я дурень! Надо было сперва спрашивать, а после встревать. А я вначале встрял, а после спрашиваю. Поэтому и говорю: вот дурень!
Маркел молчал. Шестак опять заговорил:
– У меня в приказе, у Щелкалова, в год выходило сто двадцать рублей. А у тебя, небось, и сорока не набегает.
– Набегает!
– А триста рублей сразу ты когда-нибудь видал?!
– Видал!
– Где?
– В казённой палате, в коробе.
– А у себя в мешке под полом?
Маркел усмехнулся. Шестак тоже усмехнулся и сказал:
– А мне Григорий Борисович сулил триста рублей однажды. У него тогда вот так руки тряслись! Он говорил: «Спаси, Шесташа, меня царь-государь убьёт!»
– И что?
– И не убил, – сказал Шестак. – Но и мои триста рублей пропали.
И он замолчал. Маркел налил ему. Шестак отодвинул чарку, усмехнулся и ещё немного помолчал, а потом не удержался и опять стал говорить:
– Было это пять лет тому назад, в наше первое посольство. Только мы с Григорием Борисовичем из Астрахани в эти земли навострились, как с первого же встречного кораблика нам объявляют: а в Кызылбашах замятня великая, шаха Мухаммада скинули, а мирзу Аббаса возвели на царство, вот как! Григорий Борисович, такое услыхав, сразу почернел и говорит: «Что делать? У нас же все грамоты выписаны на Мухаммадово имя, а если шах у них теперь не Мухаммад, так мне что, обратно в Москву ехать и все бумаги переписывать? Так пока я буду туда-сюда ездить, зима настанет, море замёрзнет, и кто виноват?» Ну, и я молчу на всякий случай. А он тогда: «Чего молчишь, Шестак?! Кто грамоту писал? Чей почерк?! Ты и виноват!» Ну и я опять молчу, конечно. А мне что? Не я старого шаха скидывал, не я нового сажал!
