— Зачем тебе это?
Он пожал плечами.
— Это мой долг. Когда моя мать в свое время осталась ухаживать за больными, отец разделил эту обязанность с ней. Потому что настоящий правитель никогда не бросает своих подданных в трудную минуту.
Я кивнула. Этот мотив был мне близок и понятен. Поднявшись, я побрела к месту у камина, где постелила себе постель, но сон не приходил еще долго.
На утро появились первые жертвы болезни. И снова Биру помогал мне, унося их в дальнее помещение и не обращая внимания на все просьбы не прикасаться к пораженным телам. И снова я не выдержала:
— Зачем тебе это?!
Под моим пристальным взглядом полукровка медленно выпрямился во весь рост.
— Зачем ты позволила Каю уйти? У тебя были все шансы остаться с ним, я не держал. Почему ты ничего не сделала, чтобы остановить его?
— Я понимала, что не могу предложить ему то, чего он заслуживает, — призналась я. — Кай сделал очень много ради меня. Я попросила его рискнуть жизнью, и он, не задумываясь, сделал это. Потом я умоляла его выжить любой ценой, и он выполнил мою просьбу. А затем я же его за это и не простила. Умом понимала, что должна, но сердцем — не смогла. И он это видел.
— Почему же ушел, если видел, а не стал бороться?
Я задумалась.
— Наверно… не смог с этим смириться. Я должна была простить его сразу. После того, через что мы вместе прошли, это подразумевалось само собой, и мы оба это понимали. Когда я отвернулась, он воспринял это, как предательство.
— Вот видишь, в чем отличие наших с тобой отношений? — усмехнулся он. — Мы ничего друг другу не должны, поэтому любую помощь воспринимаем с удивлением и благодарностью. Может, это не так уж и плохо.
Его слова еще долго звучали у меня в ушах. Брак без любви… эта идея казалась не такой уж отвратительной. Мы с Каем любили друг друга — и к чему это привело? Не зря ведь и он, и я чувствовали, что прощать стало бы гораздо легче, если бы эмоции не оглушали и не ослепляли нас. Если бы Биру изменил мне на сцене Олимпа, я не ощутила бы ничего. Да что там, он уже признавался, что делал это, выбирая девушек из поселения. Зато его попытки быть добрым и поддержать меня в трудную минуту действительно казались необычными. И разве Каисса не прожила долгую и вполне счастливую жизнь в браке по расчету?!
Когда Тилсу, начальник охраны, преданно служивший мне пусть даже короткий период времени, закрыл глаза и вздохнул в последний раз, я зарыдала так сильно, что не сразу поняла: это руки Биру обнимают и поддерживают меня.
— Я хочу все исправить… — бормотала я между всхлипываниями, — я так хочу все исправить! Почему уже нельзя ничего исправить?!
— Ш-ш-ш… — полукровка обнял меня и прижал к своей груди, — ты все еще борешься, госпожа, там, где пора смириться. Просто сейчас ночь, а ночью плохо видится и думается. Скоро наступит рассвет, и ты все поймешь сама.
Я не очень понимала, о чем он толкует в своей протурбийской манере выражаться иносказательно, но тепло мужских объятий делало свое дело, и казалось, что вот так, в руках Биру, все и правда не страшно и не безнадежно.
Когда я проснулась на следующее утро, то обнаружила, что дверь в наше временное убежище приоткрыта, а полукровка сидит на пороге и смотрит, как светлеет небо на горизонте. Даже со спины он казался спокойным и умиротворенным, а меня холодным потом прошибло.
— Что ты делаешь?!
Я вскочила с постели и подбежала, чтобы захлопнуть дверь и увести его подальше от смертельных дронов, но Биру повернулся и ответил мне безмятежным взглядом.
— У нас есть еще полчаса затишья. Ты не замечала? В это время они обычно не летают.
Со вздохом я опустилась на порог рядом с ним и поджала колени к груди. Первый испуг прошел, и тело стало ватным. Может, про этот рассвет Биру толковал ранее? Мы не выходили наружу уже несколько дней подряд, и свежий воздух казался необыкновенно вкусным после затхлого помещения.
— Может, попробуем вернуться в резиденцию? — предложила я, задумчиво глядя на белесые облака. — Карантин пуст, остались лишь мы с тобой.
Вместо ответа Биру улыбнулся. Затем неторопливо оттянул воротник одежды. На бежевой коже алело несколько крохотных пузырьков.
— Карантин еще не пуст, Дана. Остался я.
Полукровка редко называл меня по имени, и то ли от этого, то ли от внезапного понимания ситуации я вздрогнула.
— Когда ты собирался сказать мне?
Он пожал плечами и показал пистолет, до поры лежавший по другую сторону и скрытый от моих глаз.
— Никогда. Хотел сделать это сам, пока ты спишь. Но не мог на тебя наглядеться. Знаешь, любовь пришла ко мне слишком поздно. Сколько раз ты спала в моей кровати, и я мог смотреть на тебя, но не делал этого, потому что не видел смысла. Ты всегда была с Каем, я только арендовал тебя на время.
Я хотела хмыкнуть от его циничного «арендовал», но сухой ком стоял в горле и мешал произнести хотя бы один звук.
— А потом… — Биру опустил голову, — я попал в собственную ловушку. Обыграл сам себя. Кто бы мог подумать, что так бывает?!
— Пойдем, я сделаю отвар, — робко начала я, — и надо измерить температуру…
— Нет, Дана, — покачал он головой, глядя на меня нежно и снисходительно, — я не пойду.
Полукровка взял мою ладонь и вложил в нее пистолет, и тогда я поняла: он не шутит. Внезапно бросились в глаза и капли пота на висках, и непривычно расширенные зрачки. Почему я не замечала этого раньше? Почему верила на слово, когда Биру храбрился и водил меня за нос уверениями, что не болен? Как давно у него появились признаки заболевания? Вместе со всеми? Или на следующий день? И он ни разу не застонал, не прилег, никак не выдал свое состояние.
Как и подобает настоящему правителю.
— Поцелуй меня, Дана, — попросил Биру, заглядывая мне в глаза так, как не смотрел никогда раньше: с каким-то по-настоящему родным теплом, — на прощание.
— Нет, — я похолодела при одной этой мысли, — я не стану этого делать… не заставляй меня…
— Не станешь целовать мужа?!
— Не стану стрелять в тебя. И не проси.
Я затрясла головой и швырнула пистолет на землю. Хотела встать, но Биру схватил за руку и удержал.
— Ты бросай меня, Дана. Я ведь не бросил тебя.
Скрипнув зубами, я осталась на месте.
— Не брошу, если пообещаешь, что сейчас же пойдешь внутрь, ляжешь на постель и начнешь лечение. Может, тебе повезет, как и мне когда-то. Может, после лихорадки наступит иммунитет. Видишь, как долго ты продержался? Дольше всех. Может…
— Не может, — он поморщился. — Мы оба понимаем, чем все закончится. Я буду лечать там и корчиться в муках, исходить потом, мочиться под себя, как жалкое существо, а ты будешь сидеть рядом и плакать, как делаешь это уже два дня подряд. А потом я умру, и ты заплачешь еще сильнее. А возможно и не заплачешь, а наоборот, успокоишься и вытрешь слезы, вздохнув, что все, наконец, закончилось. Давай сократим эту цепочку и перейдем сразу к последней стадии.
