Так он и молчал в тот день до полудня, а потом скомандовал привал. Они были ещё в тундре, до леса было ещё далеко, поэтому для костра они с большим трудом собрали кучу ивовых прутьев, немного погрелись и передохнули. Потом Пыжиков становился Синельникову на плечи и смотрел по сторонам, высматривая, как он сказал, вероятного неприятеля. Но никого нигде видно не было, и они пошли дальше.
На ночном привале было уже легче – они вступили в тайгу, развели большой костёр, как следует обогрелись и обсушились. Также и ужин был горячий. А после ужина, дождавшись, когда капитан уляжется спать, солдаты стали вспомнить о маяке и об убитых там, и предполагать, что там могло случиться. Предполагали всякую нелепицу, капитан накрывался с головой, чтобы всего этого не слышать, но не помогало.
Весь второй день они шли по тайге, по чукочьей тропе, и держали ружья под курок, на всякий случай. Ночью опять вспоминали убитых и гадали, что бы это могло значить.
На третий день приморозило, тащить нарты стало легче. А ночью, среди прочих глупостей, солдаты стали вспоминать и о Серебряной горе. Капитан лежал за нартами, молчал и гневно удивлялся тому, что при чём здесь эта гора, если она вообще существует, ведь на эту гору, как говорили будто бы знающие люди, инородцы приводят своих колдунов и казнят их, кровь колдунов проливается на гору, гора становится серебряной, инородцы обламывают с неё серебра сколько надо, привозят его в Нижнеколымск и платят им ясак. Какая глупость, думал капитан, невольно вынужденный слушать эти дурацкие байки, да никогда никто из инородцев не привозил в крепость серебра ни на полногтя! И в ясачных книгах нет ни одной записи о серебре, а эти записи ведутся уже почти восемьдесят лет, то есть ещё от Стадухина, да и ни на одном инородце никто от веку не видел ни одного серебряного украшения! Но людям что, людям только позволь почесать языком, и им больше ничего не надо! Подумав так, капитан перевернулся на другой бок, накрылся оленьей шкурой, прочёл Отче Наш и заснул.
На четвёртый день они прошли ещё вёрст двадцать и уже к полудню остановились напротив их, опять же Стадухинской, протоки. А река там широченная, версты четыре, не меньше, а лёд уже почти прошёл, вода была чистая, чёрная, только иногда по ней промелькивали полузатопленные льдины-шатуны. Пыжиков опять встал на плечи Синельникову и начал показывать руками, что это свои. На том берегу, в казачьем секрете, их заметили и вскоре выслали за ними карбас. Карбас шёл долго, его постоянно сносило. Потом он наконец причалил. Капитан, солдаты и собаки начали всходить на него, садиться. А где остальные, спросили казаки, чего вы их там оставили.
– Их там не мы, их там чукчи оставили, – просто ответил капитан.
– Всех, что ли? – спросили казаки.
Капитан кивнул, что всех.
И больше он в беседу не вступал. Солдаты затащили нарты и весь груз, расселись. Казаки отчалили. Солдаты начали, по одному, рассказывать. Начинали спокойно, негромко. А чем дальше, выходило тем громче и злее. Ну а когда причалили к нашему берегу и подступили к секрету, и оттуда вышли ещё казаки, то рассказ получился ещё азартнее.
Ну а когда вошли в Нижнеколымск, то капитан по-прежнему шёл впереди, за ним шли его солдаты, а за солдатами толпа всё умножалась и умножалась. Так что когда они прошли в ворота крепости, то затолпили народом весь двор. Капитан поднялся на крыльцо, а там уже стояли Степанида с Черепухиным, повернулся к людям и сказал:
– Солдат Иван Орлов, артельный староста Софрон Пальцев и шестеро мастеровых, бывших при них, убиты, – снял шапку и перекрестился.
Все молчали. Капитан подумал и прибавил:
– За государыню смерть приняли. Солдатской вдове Марье Орловой будет сегодня же выдано единовременное вспомоществование, а далее подадим в Якутск бумаги, и ей будет назначен пенсион. Марья, ты меня слышишь?
Из толпы показали, что слышит. Капитан повернулся к Черепухину. Черепухин согласно кивнул. Из толпы стали спрашивать, какое там было дело и с кем.
– С неприятелем, – кратко ответил капитан. – После всё расскажем, а пока что расходитесь. – И уже собрался уходить, но посмотрел на Степаниду и прибавил: – За веру люди полегли. Жёнки, все, которых не назвал, все завтра приходите в съезжую. И у кого дети, те с детьми, чтоб было видно.
И уже только после этого ушёл к себе.
Но не успел зайти и снова посмотреть на Степаниду, как дверь уже открылась, и вошли Хрипунов с Шалауровым, а за ними шёл и Черепухин.
И что было делать? Степанида кликнула Матрёну – накрывать. Капитан и гости сели. Капитан начал рассказывать. Рассказывал он кратко, без прикрас, то есть по существу, как сказал бы адъюнкт. Когда он закончил, все молчали, думали. Потом Черепухин врастяжку сказал:
– Какое-то их колдовство чукочье.
– Да, – сказал Хрипунов, – тут надо у Илэлэка спрашивать. Да его так и так звать надо. Одним нам с чукчами не справиться. И оставлять так нельзя! Вот нам и нужен Илэлэк!
– А я думаю, – сказал Шалауров, – что уже поздно. Они его на Серебряную гору отвезли и там закололи. И серебра наломали! Теперь повезут его в Америку и там у своих родичей на меха наменяют. На чёрных лисиц!
Капитан тяжко вздохнул. Шалауров разозлился и сказал:
– Не веришь? А вот крест!
И побожился. Все молчали. Тогда Хрипунов опять сказал, что как ни крути, а надо звать Илэлэка, и там будет видно, – и взялся за шапку. И Черепухин тоже встал. И Шалауров.
Когда они остались вдвоём, Степанида подошла к капитану, обняла его и тихонько заплакала. И капитану почему-то сразу стало легче! Он начал гладить Степаниду по спине и успокаивать. И она плакала и плакала, а он успокаивал и успокаивал, и им обоим было хорошо.
Глава 13
А вот выспаться в ту ночь капитану не дали. Солнце было ещё совсем низко, когда кто-то вдруг взбежал на крыльцо и начал стучать щеколдой. Капитан сразу открыл глаза и, как был в одном нательном, встал, пошёл и открыл дверь. На крыльце стоял Мешков.
– Ваше благородие! – сказал он сбивчиво. – Пришли!
– Кто?
– Илэлэк со своими! По протоке! Сзади!
– Остановить их, сволочей!
– Остановили, ваше благородие, – сказал Мешков. – Там же хрипуновские стоят.
– И что?
– Они, сказали, к вам идут. Их князь, сказали, хочет с вами совещаться.
– Ночью? – сердито спросил капитан.
Мешков молчал.
– Ладно, – сказал уже не так сердито капитан. – Иди и вели их дальше не пускать. Особенно к пристани. Скажи: капитан велел стрелять, если попрут. А сам капитан, скажи, ещё пока что почивает. Поотпочивает и выйдет, и посовещается, а пока он ещё спит. Пусть подождут. Иди!
Мешков ушёл скорым шагом. Капитан вернулся в горницу, полез в печь, взял тёплой воды, сел к окну и начал бриться. Степанида спросила, в чём дело.
