А потом, на третий день, они увидели, что с правой стороны в Анюй впадает довольно-таки широкая река, так называемая Тетемвея. Если идти по Тетемвее, думал капитан, а дальше, после волока, по Орловке, а там по Ангарке, потом по Яблону, так вот вам уже река Анадырь! А через три дня на ней Анадырская крепость и знаменитый её комендант, Дмитрий Иванович Павлуцкий, или, по-чукотски Йакунин, то есть Беспощадно Убивающий. Да, что и говорить, уважают чукчи Дмитрия Ивановича, дальше подумал капитан, да и как его не уважать, когда в Андырске шестнадцать пушек (а в Нижнеколымске три), и гарнизонных солдат в Анадырске двести четыре (а в Нижнеколымске одиннадцать), и крепостных башен в Анадырске…
Ну да чего теперь считать, подумал капитан, потому что это же действительно как кому на роду написано, так после и бывает в жизни, и встал в лодке, поднял руку, все остановились. Капитан махнул Шиверкину. Шиверкинская лодка выгребла вперёд и подошла к капитанской. Капитан спросил, готовы ли. Шиверкин ответил, что так точно. Имеются ли какие просьбы по службе, спросил капитан. Не имеются, ответил Шиверкин, вот только бы дать нам ещё одну лодку да к ней ещё пятерых казачков. Не положено, ответил капитан, видишь, сколько у меня народу, ты лучше давай скорей греби к Дмитрию Ивановичу и передай ему, что очень его ждём, пусть идёт к нам со всей поспешностью, и всё.
И так оно и в самом деле было, потому что больше никаких слов там более не говорилось, а Шиверкин со своими сели к вёслам и ушли вверх по Тетемвее, а капитан повёл всех остальных дальше вверх по Малому Анюю. Для капитана это были совсем новые места, он по ним раньше никогда не хаживал, потому что нечего там было делать, никто там не жил, не промышлял, не хоронился. Но карта указала именно туда, и они шли по карте. Иногда капитан поглядывал в ту сторону, в которой скрылся за поворотом Шиверкин, и думал о том, что чего тут спешить, да Захар там пусть хоть заспешится, а дороги ему до Анадырска – это ещё три недели, а потом ещё не меньше двух недель идти вверх по Анадырю до Трёхсобачьей горы. Так что опять же, что кому написано. Но, конечно, и читать надо уметь!
Вот с такими и другими мыслями прошло ещё три дня, река становилась всё уже и уже, кустов вдоль берегов уже почти совсем видно не было, но всё равно капитану то и дело казалось, что за ними кто-то посматривает. Капитан иногда вдруг командовал всем остановиться, а сам поднимался во весь рост и смотрел по сторонам, но никого конечно же не замечал. И так, мало-помалу, наступил четвёртый вечер, а после Оброма седьмой, а всего, после Нижнеколымска, тринадцатый. Они причалили к берегу, учредили лагерь, расставили караулы, потом сели совещаться. Сидели капитан, Шалауров и Ефимов. А Илэлэк не пришёл. Да он уже который раз не приходил, его люди говорили, что ему некогда, что он совещается со своим новым шаманом и слушает предков.
Так Шалаурову и в тот четвёртый вечер ответили. Он вернулся к костру злой-презлой, сел на своё место, повторил эти слова, потом задумался, а потом уже весёлым голосом прибавил, что Илэлэк по-своему прав, не желая высовываться вперёд всех. Только дураки, продолжил Шалауров, всё время лезут вперёд. И вдруг стал рассказывать о том, что у здешних инородцев есть такая присказка, что если даже кто-нибудь найдёт Серебряную гору, то он не торопится лезть на её вершину, где лежат большие кожаные мешки с серебром. Зачем это ему?! Там же, на тех мешках, сидит злобный старик и курит трубку, и плюётся раскалёнными угольями, и выжигает глаза тем, кто туда залезает. Поэтому, продолжил Шалауров, умные люди серебро собирают внизу, там оно висит как сосульки на скалах, и инородцы их из луков отстреливают, подбирают и быстро уносят, пока старик их не учуял.
– А ещё, – вдруг громко продолжил Шалауров, – если пришёл, а к столу не садишься, значит, ты недоброе задумал! – И закричал: – Держи его!
И первым кинулся вперёд! За ним кинулись его служилые. А кто-то кинулся от них в кусты! Но там тоже стояли шалауровские люди – и они его схватили! Когда капитан подбежал туда, то увидел, что Шалауров крепко держит за шиворот какого-то невысокого инородца в чукочьей кухлянке.
– А! Чукча! – сказал капитан и сдёрнул с него капюшон, задрал ему вверх волосы, посмотрел ему на лоб, на рисунок защитной наколки, и с удивлением воскликнул: – Нет, это не чукча! – И спросил у него: – Ты коряк?
Тот молчал. Шалауров подступил к ним, посмотрел на рисунок на лбу, повторил уверенно:
– Коряк, конечно! – И сразу спросил что-то по-корякски.
Но пойманный не отвечал. Шалауров самодовольно усмехнулся и сказал:
– Помолчит и поумнеет, я их знаю. И я его ещё три дня тому назад почуял. А тут смотрю: ползёт кто-то по канаве. Ну, я и крикнул!
И он опять повернулся к пойманному лазутчику, опять что-то спросил, а тот опять не ответил. Капитан посмотрел на Синельникова. Синельников перевёл:
– Господин Шалауров пообещал, что если этот дурень будет молчать, то мы порежем его на мелкие кусочки и скормим водяным червям.
Капитан снова посмотрел на лазутчка, потом обернулся. Сзади стояли наши, юкагиры, никто ничего не говорил. Потом юкагиры вдруг расступились, и вперёд их вышел Илэлэк. Илэлэк долго смотрел на лазутчика, а потом сказал (Синельников переводил) примерно вот что:
– Мы затеяли большое дело, и нам надо спешить. А ты нам мешаешь. Мы тебя за это повесим за горло так, чтобы ты не доставал ни до земли, ни до воды. Твоя душа повиснет в пустом воздухе, она будет одна, её не встретят предки, она будет висеть здесь под деревом до той поры, пока не одумается и не позовёт нас, и не расскажет нам, в чём тут было дело. А пока что повесьте его! Где верёвка?!
Побежали за верёвкой. Капитан разжал руки. Лазутчик медленно осел на землю и замер. Лицо его не выражало ничего. Да, может, он и не боится ничего, подумал капитан. Да и это не самое главное, а то, кто он такой – чукча или коряк. Если это чукча, то его к нам подослал Атч-ытагын, мы с Атч-ытагыном воюем, и в этом нет ничего удивительного, что он подсылает к нам лазутчиков. А вот если это коряк, то откуда он здесь взялся? Для коряков это очень далеко, так что если они досюда добрались, то это очень не зря! И тут уже нужно десять раз подумать, прежде чем повесить этого человека. Или, наоборот немедленно повесить! Или… Капитан задумался.
Принесли верёвку. Меркулов стал вязать из неё удавку. Лазутчик смотрел на это и помаргивал. Меркулов проверил, хорошо ли затягивается петля, и передал её капитану. Капитан тоже проверил верёвку… и вдруг протянул её лазутчику.
– На, возьми её, – сказал капитан, – и отнеси своему тойону, скажи, что ты плохой лазутчик, и скажи, чтобы он тебя на ней повесил. Держи!
Внимательно выслушав капитана, а потом Синельникова, лазутчик с опаской взял верёвку. Руки у него дрожали. Капитан строго спросил:
– Понял меня?
Лазутчик утвердительно кивнул.
– Тогда можешь бежать обратно к своему тойону, – сказал капитан. – Но только знай! Если обманешь и не скажешь ему правду о том, почему ты остался в живых, тогда я сам к вам приду и сам тебя повешу. А пока беги!
