– Да-да! – подхватил Шалауров. – Остроголовый старик, они здесь его очень крепко почитают. Это, говорят они, его гора. И это его костёр, и на костре его сковорода, вот такая здоровенная, он на неё камни бросает, камни плавятся, получаются блины серебряные, а он из них лепит серебряные блюда и складывает в стопку высоченную. Так или нет?
– Не знаю, – сказал капитан. – Блюд я не видел.
– Значит, вы, Василий Юрьевич, очень быстро задохнулись, – улыбаясь, сказал Шалауров. – Дальше всегда бывают блюда. И вот он их лепит и лепит, и будет лепить до конца света, чтобы когда придёт этому свету конец и мы сядем его поминать, всем нам этих блюд хватило бы на три, а то и на четыре перемены!
– Так это сколько же их надо будет налепить! – сказал Ефимов. – Это же сколько на земле народу!
– Вот он и не спешит лепить, – ответил Шалауров. – Ему же тоже будет смерть, как и всем нам, а кому помирать хочется? Так или не так, Василий Юрьевич? Жаловался он вам на свою службу или нет?
Капитан подумал и ответил:
– Я не помню. Да и мало ли чего могло мне с угару привидеться?
– Эх, что-то ты темнишь, Василий Юрьевич! – не унимался Шалауров.
Но капитан и тогда ничего не ответил. Все молчали. Потом Ефимов вдруг спросил, скоро ли придёт Дмитрий Иванович.
– Думаю, его ещё неделю ждать, – ответил капитан. – А что такое семь дней?! Питьё, кормёжка у нас есть, зелейные запасы есть, чего ещё надо?
И опять больше никто ни слова не сказал. Тогда капитан сказал Ефимову:
– А помнишь, как нас на Малом Барановом камне чукчи обложили? Мы тогда чуть один другого не сожрали, такая была голодуха! А ведь после выжили, ведь же пришёл тогда Дмитрий Иванович!
Ефимов молчал.
– Так и сейчас придёт, никуда не денется! – уже громко сказал капитан и прибавил: – А теперь все по своим местам! Служить!
И Ефимов, и его казаки, и Шалауров со своими охочими встали, разобрали ружья и пошли вниз, в линию. А капитан пошёл к себе в штабную.
Когда он пришёл туда, адъюнкт спал. Но только капитан прошёл мимо него, как адъюнкт сразу заворочался, тяжело задышал, открыл глаза и посмотрел на капитана. Потом опять принюхался – и глаза у него стали злющие-презлющие. Ишь ты, почуял как, подумал капитан, много же они его трепали, если он это так чует! Потом капитан лёг к стенке и только закрыл глаза, как ему сразу привиделся остроголовый старик у костра. Теперь он и в самом деле брал свежеиспечённые серебряные блины, ещё горячие, и мял их, лепил из них блюда, потом на них что-то пальцем выписывал, и только уже после этого складывал в стопку. Стопок было очень много, потому что, думал капитан, Ефимов верно говорил, что народу много на земле, и если это правда, что когда будут поминки по этому свету, то нужно будет каждому иметь по три блюда…
Ну и так далее. Вот такие были мысли. Да, а стрельбы в тот день, и также в ночь, почти совсем не слышалось, что было очень подозрительно.
Глава 29
Назавтра утро выдалось солнечное, тёплое. Капитан вышел из штабной пещеры, осмотрелся. Наши сидели в линии, чукоч нигде видно не было.
Вдруг из-за камней показалась Гитин-нэвыт, а за ней её рабыня. Переговорщиков при них не было. Гитин-нэвыт и её рабыня вышли на середину пустоши, рабыня расстелила на земле небольшой коврик из оленьей шкуры, Гитин-нэвыт села на него, поджав ноги по-татарски, а рабыня раскрыла над ней опахало. От комаров, подумал капитан, значит, они надолго сюда собрались, а зачем? Время шло, а Гитин-нэвыт неподвижно сидела на коврике и неотрывно смотрела на гору. Она наверняка что-то затеяла, подумал капитан, не может же она простить им то, что они отобрали у неё жениха. Да если бы она могла, давно поотрубала бы всем головы! И, может, ещё поотрубает, только дай ей силу. Вот о чём тогда подумал капитан…
А дальше он подумать не успел, потому что из-за камней вдруг как повалили чукчи! Все они были в лахтачьих панцирях и с поднятыми луками, держа стрелу на тетиве. Они бежали быстро, ловко, не толкаясь, и разбегались по пустоши всё дальше и дальше, пока всю её не заняли – и только тогда повернулись к горе, взяли прицел и по команде разом стрельнули! Стрелы полетели в линию. Сволочи, подумал капитан, как метко бьют! А они ещё раз стрельнули! Стрелы визжали вразнобой, наши пока не отвечали. Гитин-нэвыт покачивала головой, рабыня водила над ней опахалом. Чукчи ещё раз стрельнули, потом ещё. Отсидимся, думал капитан, а стрелы у них скоро кончатся.
И вдруг потянуло дымом. Капитан подался вперёд, глянул вниз… И увидел там горящий стланик. А день, как уже говорилось, был солнечный, и пока все смотрели на солнце, на лучников, кто-то подбежал к горе, поджёг ей – и теперь ветер разносил огонь, тот быстро разгорался, ещё немного, думал капитан, и загорится линия, и что тогда? И он побежал вниз по тропке, крича на бегу, чтобы все уходили оттуда и поднимались наверх, пока ещё не поздно.
Спустившись к линии, капитан увидел там Шалаурова.
– Это всё этот старик поганый! – очень злобно сказал Шалауров. – Надо идти к нему и замиряться, а иначе он покоя нам не даст!
– При чём здесь старик?! – воскликнул капитан.
– А кто пожар устроил? Эта девка, что ли?
– Так! – очень строго сказал капитан. – Волонтёр Шалауров! Немедленно отставить панику! За ослушание расстрел! Понятно?!
Шалауров сердито молчал. Капитан оттолкнул его и, обращаясь ко всем остальным, приказал идти вверх, к поварской пещере. И все остальные, то есть его солдат Пыжиков, четверо казаков с Ефимовым и пятеро шалауровских охочих, торопливо пошли вверх по тропке. Внизу горело уже очень дружно, дыму тоже было много, ничего за ним видно не было. Один казак не досчитан, и это Севрюков, подумал капитан, и один охочий, как его звали, не помнилось, надо будет после спуститься и глянуть, что с ними. Если, конечно, чукчи первыми не глянут. Капитан громко вздохнул и пошёл дальше. А за ним шёл Шалауров. А ведь Шалауров прав, невольно думалось, откуда вдруг такой пожар? Капитан остановился, осмотрелся. Снизу уже почти что не стреляли. Зато пожар становился всё жарче и злее. Человек такого не зажжёт, подумал капитан, невольно прибавляя шагу, и что теперь делать, думал он. Не нужно было лезть в пещеру, не нужно было… Тьфу, сам себя перебил капитан, да если так думать, то не нужно было отпускать адъюнкта в Устье, или, хотя бы, пропал так попал, кто виноват, сам виноват, говорили же: не лезь на чужой берег, нет – полез! И тогда получил бы один, а так получают все! И капитан только рукой махнул и пошёл дальше. Шалауров шёл за ним, помалкивал.
Когда они вышли к поварской пещере, там их ждали двое поваров, один из казаков, второй из охочих. А ещё, подумал капитан, Синельников присматривает за адъюнктом, а Костюков стоит при провиантском складе, или, попросту, при мясной яме, и это всё его войско.
А тут ещё опять поднялся ветер и начал сдувать дым, капитана и его людей стало видно слишком хорошо, как на ладони, и снизу опять взялись по ним постреливать. Надо было подниматься ещё выше, капитан скомандовал, и они опять пошли по тропке, теперь уже к штабной пещере. Там при ней стоял Синельников, стоял вольно, не таясь, потому что чукочьи стрелы туда уже не долетали. Капитан остановился и спросил, как поднадзорный. Смирно сидит, сказал Синельников. Тогда все стали смотреть вниз. Стланик горел уже близко, огонь подбирался к поварской пещере, а больше ничего толком нельзя было рассмотреть из-за дыма, он закрывал и гору, и пустошь. Ветер не унимался, дул крепко, дым разрывало и носило клочьями. Когда клочья расходились в стороны, было видно чукочье войско. Они так и стояли наготове, со стрелами на тетиве, и только и ждали команды. Но Атч-ытагына видно не было, а Кэт-Аймак давать эту команду почему-то не спешил. Или, думал капитан, они ещё что-то затеяли.
