И он не ошибся, потому что дальше было вот что: ветер начал понемногу униматься, пустошь очистилась от дыма, и капитан опять увидел Гитин-нэвыт, неподвижно сидящую на коврике. Она смотрела на гору, на её вершину, и медленно шевелила губами. Ворожит, подумал капитан и на всякий случай перекрестился. А Гитин-нэвыт достала из рукава какую-то маленькую блестящую вещицу, приложила её к губам… И заиграла нудную-пренудную мелодию!
– Дынн! – пела эта малая вещица. – Дынн-дынн! Дынн-ды-ды-дын! Ды-дын! – пела она всё громче и громче. – Дрынн-ды-дынн!
Ванны-яяр, подумал капитан, да это слушать невозможно, это сейчас вымотает кишки, да это боль зубовная!
А Гитин-нэвыт не унималась! Она всё крепче прижимала ванны-ярр к губам, и звук становился всё тоскливее, громче, протяжнее, зануднее, печальнее, надрывнее…
И вдруг сзади раздался шум! Капитан сразу же обернулся и увидел, что это адъюнкт выбежал из пещеры, но его уже схватил Синельников и держит! Но тот от него вырывается, что-то кричит! Ах, ведьма проклятая, подумал капитан и кинулся на помощь Синельникову. К ним кинулись другие, адъюнкта похватали за руки и придавили к земле. Но адъюнкт продолжал вырываться, кричал:
– Отпустите меня, сволочи! Убью! Скоты поганые!
– А! – отвечал на это, тоже криком, капитан: – Заговорил! Всё вспомнил! А сейчас чего не слышал, вспомнишь!
И он схватил его за горло и сдавил. Адъюнкт начал хрипеть, вырываться. Капитан ослабил руку и сказал:
– Нельзя боевых товарищей скотами обзывать. Они тебя от смерти сберегают, а ты на них: скоты! Нельзя такое!
И он совсем убрал руку. Ванны-яяр, или попросту варган, ныл ещё громче и ещё зануднее. Адъюнкт вдруг усмехнулся и сказал:
– Я тебя знаю! Тебя зовут капитан. Ты живёшь в большом тёплом доме. У тебя есть жена.
– Много чего у меня есть! – сердито ответил капитан. – Но это не твоего ума дело!
– Как вульгарно! – воскликнул адъюнкт.
Капитан опять схватил его за горло и немного придушил. Адъюнкт тяжело дышал, но о пощаде не просил.
И тут вдруг замолчал варган. Или, по-чукочьи, правильнее, ванны-яяр. Капитан поднялся, осмотрелся. Над пустошью висело толстенное облако дыма, ничего там видно не было, а только слышались отрывистые крики.
– Что у них там? – спросил капитан.
– Кричат, что надо отходить, – сказал Синельников.
– Не отходить, а перестраиваться, – поправил его Шалауров.
Все опять стали смотреть вниз, а про адъюнкта как будто забыли. Адъюнкт тоже встал и осмотрелся, и громко спросил:
– Господа, где это мы?
Но на него даже не оглянулись, потому что именно тогда облако дыма наконец сдвинулось, и стало отчётливо видно, что Гитин-нэвыт уже нет на прежнем месте и что вообще всё чукочье войско отходит с пустоши за камни. Но отходят они без всякой спешки или суеты, потому что это не отход побеждённого противника, а, скорее какой-то манёвр, перераспределение сил перед новой атакой. Вот только кого они собираются атаковать, подумал капитан, не против него же всё это затеяно, его же можно просто уморить голодом, а потом взять голыми руками и тут же, на месте, принести в жертву остроголовому старику.
Но не успел капитан так подумать, как чукчи вдруг пошли обратно! И теперь они шли уже намного быстрей, и в них уже не чувствовалось прежней уверенности! Они уже просто отступали перед более сильным противником! И теперь они шли очень быстрым шагом, а вот уже и побежали к тому самому броду, через который сюда недавно приходил Хыпай со своим войском. А теперь туда же убегал Атч-ытагын! Нет, тут же поправил себя капитан, глядя вниз, Атч-ытагын не бежит, а идёт, на нём его любимая казачья шапка, а из-под распахнутой летней шубы виден панцирь прапорщика Спиридонова. А возле него Кэт-Аймак, он в илэлэковом панцире, этот панцирь пора возвращать, а пока Кэт-Аймак выбегает вперёд всех, поворачивает к реке…
Но вдруг останавливается как вкопанный, а потом резко разворачивается и бежит обратно, к Атч-ытагыну, к войску, которое сбилось в толпу и растерянно вертит головами по сторонам. Они не знают, что делать! И вот тут из-за камней…
Вышло ещё одно войско. Это тоже были инородцы, тоже в лахтачьих панцирях и с копьями, а дальше за ними шли казаки и солдаты с ружьями. Войско не спеша вышло на пустошь, развернулось фронтом к чукчам, и почти сразу вперёд войска вышел его командир. Он был невысок ростом и широкоплеч, у него на летней шубе были золочёные гербовые пуговицы, а под горлом железный горжет, или, по-простому, офицерский знак, и славная кызылбашская сабля на поясе. То есть его трудно было не узнать.
– Дмитрий Иванович! – громко сказал Синельников. – Пришёл! Раньше срока! И я так и думал!
И перекрестился. А капитан уже скомандовал:
– Синельников, моё ружьё!
Синельников подал. Все быстро строились и заряжали ружья. Адъюнкт смотрел на это и молчал, потом повернулся к капитану и спросил:
– А я что?
– А ты стой здесь пока, – ответил капитан. И, обернувшись, приказал: – Востриков, присматривай за ним!
Казак Востриков вышел из строя и подступил к адъюнкту, а все остальные пошли вниз, за капитаном.
Капитан шёл по тропе, очень спешил и то и дело поглядывал вперёд, опасаясь, как бы им не опоздать. Но их там уже заметили и ждали. То есть это всё тот же Дмитрий Иванович оглянулся на спускавшийся с горы отряд и помахал им рукой, а после снова повернулся к чукчам. Чукчи заканчивали строиться. Дмитрий Иванович достал карманные часы, открыл крышку, посмотрел на циферблат и удовлетворённо кивнул. Капитан и его люди побежали вниз по тропке. У чукчей начали бить в бубен, бил шаман, а чукчи били копьями по панцирям, потом стали кричать «Ыгыыч! Ыгыыч!» и топать ногами. Дмитрий Иванович ещё раз оглянулся, увидел, что капитан и его люди уже совсем близко, и убрал часы, поправил шапку и нарочито не спеша пошёл вперёд, к чукчам. За ним, в трёх шагах, шёл Захар Шиверкин, его вестовой, и нёс копьё, на которое была навязана белая переговорная тряпица.
– Йакунин! – послышалось от чукчей. – Йакунин!
То есть так среди них прозывался господин Павлуцкий Дмитрий Иванович, майор, командир Якутского драгунского полка и он же комендант Анадырской крепости, дальше которой ничего на этом свете не было, а были только одни чукчи, которых Йакунин по-чукочьи, или Беспощадно Убивающий по-нашему, держал в покорности. Или хотел держать. И вот теперь он один, с одной саблей, подступал ко всему их войску.
А подступив, остановился, усмехаясь.
Навстречу ему, от чукчей, так же не спеша вышел Атч-ытагын. За ним шёл, с мешком руке, его переговорщик.
Когда они остановились и посмотрели на Дмитрия Ивановича, тот усмехнулся и сказал:
– Здорово живём, тойон. Что у вас нового?
– Да вот пришли сюда, – сказал Атч-ытагын. – Нам сказали, что здесь чужие люди сидят на нашем молельном месте и никаких пожертвований нашим предкам не делают. И видишь, как наши предки разгневались? Хотели тех чужих людей насмерть поджарить, да не успели – ты пришёл.
