– У тебя никогда не было ощущения, что ты потерялся? Просто потерялся в этом большом мире и не знаешь, что нужно сказать, что нужно сделать. Стоит ли, вообще, что-то делать или лучше просто остановиться и не делать ничего, потому что всё, что ты делаешь, впустую. Твои мысли постоянно скачут. То ты вроде бы уверен в том, что делаешь, а через секунду понимаешь, что зря это сделал. И постоянно на языке крутится «вроде бы». Неуверенность во всём, даже в самом себе. В адекватности. В разумности. В выборе. Ты чувствуешь себя таким глупым. Очень глупым, словно мозгов в голове нет, а раньше ведь казалось, что ты умён и всегда можешь найти выход. Что делать в этом случае? Идти или стоять? Бежать или прятаться? – задумчиво произношу, запивая алкоголем свои глупые слова.
– Ничего не делать. Отпустить проблему. Дать ей время созреть, как гнойному прыщу, а когда он воспалится, то раздавить, – отвечает Лазарро.
– Но ведь время… упущено, разве нет? Когда горит что-то, то не лучше ли хватать прямо сейчас и тушить или же позволить полностью сгореть? Ведь когда огонь гаснет сам без твоего воздействия, то всё меняется. Остаётся лишь неприятный осадок внутри от ощущения, что ты что-то сделал не так, раз в ответ лишь тишина и непонимание.
– Можно обжечься, если схватить сразу. Иногда ожоги необходимы. Иногда их так много, что нет желания вновь оставлять на своей коже раны. Ты знаешь о возможных последствиях, потому что воспоминания ещё свежи в памяти. Ты избегаешь их, и пепел после огня приносит тишину для того, чтобы понять, стоит ли двигаться. Иногда отходишь в сторону для наблюдения, потому что ты словно потерялся. Тебе нужно время для раздумий и для создания нового плана. А чтобы был новый план, необходимы желание и интрига. Именно их и ждёшь. Снова ждёшь. Опять ждёшь. И видишь, что всё потеряно. Сколько бы ты трудов ни вкладывал, они всё равно сгорят. Жизнь с постоянным разочарованием для обычных смертных. Для таких, как я, это роскошь. Ты привыкаешь к тому, что каждый предаст, и тебе придётся его убить. Ты знаешь, что верить в человека опасно. Доверять ему тоже. Никогда люди не бывают полноценно честными, потому что ложь самим себе намного понятнее и проще, чем правда.
– Выходит, что мы всегда заведомо выбираем ложь? Мы врём на каждом шагу, избегая, быть честными и, боясь того, что наши сердца разобьют? Получается, чтобы выжить нужно превратиться в бесчувственный камень и не позволять себе милосердия? Это же так жестоко, – шепчу и делаю глоток… а виски нет в моём бокале. Я весь выпила. Лазарро хватает бутылку и снова наливает мне и себе алкоголь.
– Иногда жестокость – единственное, что может помочь. За жестокостью скрываются самые гнойные нарывы и глубокие раны. Жестокость не рождается с младенцем, она приобретается с годами и словно срастается с тобой, превращаясь в защитную оболочку. И зачастую только она может помочь не совершить то, о чём потом будешь сожалеть.
– Но разве жестокость можно и нужно оправдывать? Я видела Марту и то, в каком она состоянии сейчас. Не важно по какой причине она поступила так, а не иначе. Но ведь есть же слова. Есть сотня других способов сказать, что она не права. Да просто запереть, в конце концов, но только не поднимать руку на женщину, которая по определению слабее тебя физически. Она не может ответить тебе равноценно…
– Ошибаешься, женщина может ответить иначе. Ей не нужна физическая сила, чтобы причинить боль. Ей достаточно улыбнуться.
– Не меняй тему, Босс. Сэл избил её. Ужасно избил. И ты тоже бил Бруну. Почему для вас это нормально? Почему вы себе позволяете подобное? – возмущаюсь я.
– Ты пьяна…
– Не увиливай от моих вопросов. Отвечай. – Придвигаюсь к нему ближе и пихаю в плечо.
– Я не могу ответить за Сэла, как и лезть в их отношения с Мартой не буду. Даже не смотри на меня так. Это его семья, а мне хватает разборок в своей.
– Тогда ответь за себя. Тебе не бывает противно после того, как ты бьёшь женщин кулаками?
– Нет. Мне безразлично. Сделал и сделал. Насрать. Я не думаю о чувствах Бруны и предупреждал её. Она ослушалась меня. Единственное, как я могу ей показать, что она совершила грёбаную ошибку и не повторила её, это сила. Иначе такие женщины не понимают. Их боль для меня пустая. Я не вижу в них того, что боюсь разбить и уничтожить. Мне плевать.
– Ничего не отзывается в сердце? Совсем ничего? – с ужасом шепчу.
– Ничего. У меня нет сердца. Давно уже нет. Те, у кого оно было, уже в земле. Я туда пока не собираюсь. Так что, меня не волнуют чувства других.
Мне нечего сказать Лазарро. Абсолютно нечего. Ведь ничего не изменится в будущем. Он не изменится, пока не встретит кого-то особенного. Понимаю, что это буду не я.
– Ударишь меня, я тебя никогда не прощу. Никогда. Мне будет больно. Я, может быть, буду даже страдать без тебя, но не прощу. Удар будет означать, что я пустое место для тебя. Никто. Пыль. Пепел. Никогда не прощу, – выпаливаю, мотая головой.
– Я знаю, Белоснежка.
– И ты планируешь меня ударить? Тебе хотелось этого? – шепчу, поворачивая к нему голову.
– Каждый чёртов день мне хочется тебе врезать. Но не по лицу, ведь тогда я тебя сломаю. Разобью не нос, а что-то другое. Я хочу врезать тебе по заднице. Бить её так больно и так сильно, чтобы она понимала, кому принадлежит. Я сдерживаю себя. На самом деле, в последнее время, из последних сил.
Признание Лазарро поражает и шокирует. Удивлённо смотрю на Лазарро.
– И когда ты хотел сделать это за последние сутки?
– Когда увидел, что Карл успокаивает тебя. Ты думала, что я не узнаю? А я всегда всё о тебе знаю, Белоснежка. Ты думала, что я отпустил тебя и не поехал следом? Это было глупо. И я остановился. Остановился и увидел стекло, которое нас разделяет. Я мог бы войти в ту комнату и, на хрен, разнести её, утащить тебя и показать Карлу, где его место, – в его, ставшем вдруг низким, голосе клокочет злость. Лазарро снова закуривает, и его грудь начинает подниматься быстрее.
– Почему тогда ты не сделал этого? Почему не дал понять, что ты рядом?
Он бросает на меня взгляд и хмыкает.
– Я отошёл в сторону. Ты спрашивала меня, было ли у меня ощущение, что я потерялся? Так вот, в тот момент именно это я и чувствовал. Я ушёл. Ушёл, чтобы не причинить тебе боль. Весь этот вечер был как грёбаное испытание для моей выдержки. Дерьмовый день, – кривится Лазарро, вдыхая в себя дым.
Я удивлена ещё больше его словами. Не думала, что он был в госпитале. А я искала его. Только сейчас понимаю это. Мне нужен был Лазарро, чтобы убедить его в том, что ничего страшного не случилось, а он волновался за меня, несмотря на ту ссору, которая произошла ранее. Мне необходимо было услышать это от него, а не от кого-то другого.
Осторожно кладу голову ему на плечо. Я чувствую, как Лазарро напрягается, а потом перекладывает бокал в одну руку, а другой обнимает меня, прижимая ближе к себе. Утыкаюсь носом ему в шею, забираясь на его ноги. Он молчит, не сбрасывает меня с себя, не возмущается, не отталкивает. Ничего. Обнимает и затягивается сигаретой, словно это так обычно для нас, просто сидеть в тишине, прижавшись тесно-тесно друг к другу, но при этом между нами огромные рвы с кровью и острыми ножами.
