— А что это были за хобби?
Она откинулась на спинку стула, сложила руки на груди.
— К примеру, он пытался подобрать дозировки наркотиков для лечения от никотиновой зависимости. Вам это представляется разумным? Снять у курильщиков зависимость от сигарет и посадить их на наркотики. Черта с два! Потом он предлагал воздействовать на подсознание людей, скажем, давать гипнотическую установку, которая позволила бы поверить в сверхъестественное и открыть разум для психических экспериментов, чтобы мы могли видеть души так же легко, как мы видим друг друга.
— Души? Вы говорите о призраках?
— Говорю. Вернее, он говорил.
— Я не думал, что психологи могут верить в призраков.
— Перед вами психолог, которая не верит. Маккэффри был одним из тех, кто верил.
— Я помню книги, которые мы нашли в его доме. Некоторые были об оккультизме.
— Возможно, половина его хобби была связана с оккультизмом, — сказала она. — С одним сверхъестественным феноменом или с другим.
— А кто же оплачивал такие исследования?
— Мне придется поднять архивные документы. Могу предположить, что связанное с оккультизмом он оплачивал сам или использовал деньги, предназначенные для других работ.
— Разве можно использовать фонды не по назначению? Вроде бы за все нужно отчитываться.
— Если ты нечестен, обмануть государство довольно легко. Иногда воры становятся легкой добычей другого вора, потому что не представляют себя в роли добычи, только хищника.
— А кто финансировал его основные исследования?
— Он получал какие-то деньги от фондов, основанных выпускниками университета для финансирования научных исследований. И, разумеется, корпоративные гранты. А также, как я уже говорила, государственные деньги.
— В основном его финансировало государство?
— Я бы сказала, в основном. Дэн нахмурился:
— Послушайте, если Дилан Маккэффри был чокнутым, как государство могло с ним работать?
— Да, он был чокнутым, и его интерес к оккультизму не мог не раздражать, но ведь и ума ему хватало. Этого у него не отнимешь. Будь у него побольше психологической устойчивости, блестящий интеллект поднял бы его на самую вершину. Он бы стал знаменитостью в своей области, а может, и для широкой общественности.
— Пентагон финансировал его исследования?
— Да.
— А над чем он работал для Пентагона?
— Не могу сказать. Во-первых, не знаю. Я могла бы покопаться в архивах, но, если бы узнала, все равно сказать бы не смогла. У вас нет допуска к секретной информации.
— Логично. А что вы можете сказать мне о Вильгельме Хоффрице?
— Он был мразью.
Дэн рассмеялся:
— Доктор… Мардж, вы определенно не стараетесь подбирать слова.
— Но это правда. Хоффриц был отъявленным сукиным сыном. Чертовым элитистом. Отчаянно хотел стать заведующим кафедрой. Но не имел ни малейшего шанса. Все знали, каким он станет, обретя власть над нами. Злобным. Мстительным. Завистливым. Он бы втоптал кафедру в грязь.
— Он тоже работал на Министерство обороны?
— Практически полностью. Об этом тоже ничего сказать не могу.
— Ходит слух, что его вынудили уйти из университета.
— Да, для ЛАКУ это был праздник.
— И за что от него избавились?
— Одна молодая девушка, студентка…
— Ага.
— Все гораздо хуже, чем вы думаете, — продолжила Мардж. — Речь идет не просто о нарушении неписаного морального кодекса. Он не был первым профессором, который спал со студенткой. За это прегрешение пришлось бы выгнать половину преподавателей-мужчин и пятую часть женщин. Он не только спал с ней, но и бил ее, и в результате она попала в больницу. Их отношения были… мягко говоря, извращенными. Как-то ночью он потерял контроль над собой.
— Вы говорите об играх с привязыванием рук и ног, не так ли?
— Да. Хоффриц был садистом.
— А девушка ему подыгрывала? Была мазохисткой?
— Да. За это и поплатилась. В одну из ночей Хоффриц сломал ей нос, три пальца, левую руку. Я ездила к ней в больницу. Оба заплывших глаза, рассеченная губа, синяки по всему телу.
* * *
Лаура и Эрл наблюдали, как Флэш и высокий в сгущающихся сумерках идут к седану.
Фургон телефонной компании превратился в темное пятно, буквы на борту растворились в густой тени, падающей от палисандрового дерева.
— ФБР, значит? — подала голос Лаура. — Они не уедут?
— Нет.
— Несмотря на то что мне известно об их присутствии?
— Они не убеждены, что вы были с мужем заодно. Собственно, для них это один из наименее вероятных вариантов. Они предполагают, что те, кто финансировал исследования Дилана, придут за Мелани, и хотят находиться здесь, когда это случится.
— Но без вас мне все равно не обойтись, — заметила Лаура. — На случай, если агенты ФБР захотят увезти мою дочь.
— Да. Если такое произойдет, вам понадобится свидетель для того, чтобы прижать их в суде.
Она подошла к дивану, присела на краешек, ссутулившись, опустив голову, положив руки на колени.
— У меня такое ощущение, что я схожу с ума.
— Все образуется, так что… Его прервал вопль Мелани.
* * *
Выслушав описание избитой студентки, Дэн поморщился.
— Но Хоффрица не арестовали.
— Девушка не написала заявления в полицию.
— Он так ее избил, а она позволила ему выйти сухим из воды? Почему?
Мардж поднялась, подошла к окну, посмотрела на кампус. Оранжевый свет заката уступил место серости и синеве сумерек. По небу со стороны моря наплывали редкие облака.
Заговорила психолог после долгой паузы:
— Когда мы на время отстранили Вилли от преподавания и начали разбираться с его взаимоотношениями со студентками, выяснилось, что эта девушка была не первой. За предыдущие годы как минимум четверо, мы, во всяком случае, точно знаем о четверых, вступали с Хоффрицем в сексуальные отношения, все играли роль мазохисток, с готовностью принимавших его садизм, но до серьезных травм никогда не доходило. До этой девушки все заканчивалось пусть грубыми, но играми. Первые четверо согласились поговорить с нами, и в результате этих бесед мы узнали некоторые интересные, приводящие в смятение… и пугающие подробности.
Дэн подгонять ее не стал. Почувствовал, что для нее очень болезненно и унизительно признавать, что коллега, пусть и тот, кого она терпеть не могла, оказался способен на такие гадости, тем самым доказывая, что научное сообщество ничуть не лучше человечества в целом. Но она была реалисткой, понимала, что так уж устроена жизнь, и он не сомневался, что она расскажет ему все. От него требовалось только одно: не мешать ей.
