Бесшумно разъехались в разные стороны двери. Сделанные из стекла, они могли замутняться в нужное врачам время, становясь непроглядней кирпичной стены. А порой оставались прозрачнее чистого горного ручья.
Странно…
Он никогда не видел горных ручьев…
– Здравствуйте, – поздоровался он.
Поздоровался и тут же удивился. Прежде он никогда не слышал своего голоса, но и тот показался ему смутно знакомым.
На край кровати, как и в прошлый раз, сел глава местных “Франкенштейнов” – Павел Коваль. Из нагрудного кармана своего белого халата он достал странную указку. Та зажглась тусклым белым светом, которым Коваль осветил его глаза.
Он моргнул.
– Операция прошла не без осложнений, – сходу перешел к делу Коваль. Он был благодарен за это врачу. Терпеть не мог разговоров ни о чем. Не как его лысый друг… Странно… У него не было друзей. – После установки нейросети и соединения её с нервной системой, твое сердце подвело. Мы едва тебя не потеряли.
Он посмотрел на уставшее, теперь кажущееся таким старым лицо. Коваль наверняка не спал последние дни.
– К тому же, что-то пошло не так с наркозом и ты очнулся. Хорошо, что нейросеть уже взяла контроль над твоими ощущениями, иначе бы ты умер от болевого шока.
Он кивнул и привычно потянулся к клавиатуре ноутбука. Целыми годами просто лэптоп служил ему единственной связью со внешним миром, а так же – рабочим местом, за которым он мог писать свою музыку.
Тот факт, что стойка, где он раньше стоял, пустовала, едва не привела его в ужас. Оглядевшись, он с облегчением выдохнул, обнаружив своего верного брата лежащим на прикроватном столике.
– Привыкай пользоваться собственной речью, – улыбнулся на это Коваль.
– Спасибо, – ответил он. – но почему я могу говорить и… двигаться. Разве мои мышцы не должны быть атрофированы?
Он все говорил и говорил и чувствовал, как ему нравиться слышать свой голос, нравиться возможность общаться не используя не клавиатуру. Пусть это и было крайне непривычно, но очень и очень завораживающе и даже интригующе.
– Ты провел в медицинской коме около месяца с того момента, как очнулся на операционном столе, – Коваль взял его за запястье и, глядя на наручные часы, измерил пульс. Кивнув своим мыслям поднялся и закрыл окно, отсекая шум ветра, в котором он услышал обрывки какого-то слова. – За это время мы успели поработать над твоим телом. Привели его в порядок и разогнали нейронные связи до естественного порогового значения.
Он вопросительно изогнул правую бровь
Какое-то время в палате висела тишина. Павел, демонстративно отвернувшись к приборам, никак не реагировал на его мимику.
Кажется, он делал это специально. Чертов “франкенштейн”!
– Без нейро-интерфейса?
Павел хмыкнул.
– Все вычислительные мощности модуля направлены на поддержания твоей способности контролировать тело. Хотя, если быть точным, то ты контролируешь модуль, а уже он распределяет команды по нервным окончаниям.
– Значит…
– Значит, что просто между мыслью и действием появилось дополнительное звено. Это не делает тебя в меньшей степени человеком или близким к андроиду.
Он, немного подумав, выдохнул и кивнул. Не то чтобы его пугала возможность стать киборгом. В детстве, за призрачный шанс, за тусклую надежду на то, чтобы иметь возможность пройтись по ночным улочкам города, он бы отдал все на свете. Хоть тело, хоть душу.
Одно “но” – никто не брал.
– Мне снился сон, – неожиданно для самого себя произнес он.
– Это характерно для медикаментозный комы, – кивнул Павел. Закончив с проверкой многочисленной аппаратуры, он снова сел на край его кровати. – Не расскажешь, что именно тебе снилось?
– Мне снилось… мне снилось… – сжав в ладонях белые простыни, он отчаянно пытался вспомнить, что именно ему снилось. Какие-то смутные образы, сопровождаемые острой головной болью, всплывали в его памяти, но не более. – Не помню… Почему я не помню?
– Это простой медикаментозный сон, – попытался успокоить пациента Павел. – ничего страшного, если ты не вспомнишь. В конце концов – считай, что это прошлое. А впереди тебя ждет светлое, ясное будущее.
Он почти не слушал “франкенштейна”.
Ему почему-то казалось, что он забыл что-то важное. Что-то жизненно необходимое. Проклятье! Даже больше, чем жизненно…
– К тому же, – вновь поднимаясь с кровати, продолжил Павел. – я уже устал кормить журналистов завтраками.
– Журналистов? – отвлекся он от своих мыслей.
Павел, все так же устало, но счастливо улыбаясь, направился к двери.
– Как же, всем ведь интересно послушать историю исцеления знаменитого музыканта. Хотя, если честно, сам я фанатом электронной музыки не являюсь.
С этими словами “франкенштейн” покинул палату. Подмигивая на выходе, он на мгновение позволил дверям остаться прозрачными. Так, чтобы он успел увидеть количество журналистов в больничном коридоре. Некоторые из них, притащив пустые коробки из-под бытовой техники, устроили здесь нечто вроде лагеря.
Почему их не выгоняли – кто знает. Наверное больница получала от процесса неплохой пиар. Все же, она была частной, а он наотрез отказался от ВИП этажа и лежал в общем секторе, просто в индивидуальной палате.
Дождавшись, пока двери вновь станут матовыми, отсекая его от мира акул пера и “франкенштейнов” он посмотрел за окно. Город, не замечая его нового рождения, продолжал жить своей яркой, насыщенной ночной жизнью.
– Проклятье… – схватившись за бортик на краю кровати, он попытался встать. – Проклятье!
Несмотря на слова Павла, ноги еще плохо его слушались. К тому же, он слишком поздно осознал, что не умеет ходить. Так что первые шаги, как выразился “франкенштейн” – известного музыканта, оказались болезненным падением лицом прямо на больничный ламинат.
В последний момент перед падением, он рефлекторно выставил перед собой руку.
Было больно.
Лежа на полу, он одновременно плакал и смеялся от радости. Было приятно ощущать эту боль. Было приятно вообще ощущать что-либо.
Очередной порыв ветра распахнул окно.
– Дар… – вновь донеслось до его звука.
Шум города стал нарастать. Он звучал хором с ритмом его сердца. Ведь там, в десятках ночных клубах, играли его музыку. Под его музыку люди любили друг друга, ссорились, мирились, находили друг друга, чтобы потом потерять. И он, наконец, мог дотянуться до них.
Мог выбраться из своей тесной тюрьмы. Мог узнать что же находиться там – около горизонта и даже дальше. Мог встать в центре ламп горячих софитов и сказать – “Это я!”.
И какие-то дурацкие ноги не остановят его на пути к своей мечте…
