— Понял.
– Свищ-свищ.
— Сейчас отдохни. Когда дует ветер – всегда время отдыха. Отдыха, Хаджар, ничуть не менее значим, чем труд. А порой даже — важнее. Загнать себя — каждый может. А вот трудиться долго и правильно – это искусство.
— Понял, -- в третий раз ответил Хаджар.
Он расслабил руки и подставил лицо свежему северо-западному ветру. Он действительно вскоре принесет с собой дожди. Холодные, предвещавшие окончательное прощание с летом и вступление осени в полные права.
Наточенная коса покоилась рядом с ногами Хаджара. И, точно так же, как и он наслаждался секундой покоя, рядом стояли десятки деревенских парней.
Они тоже была заняты на покосе, в то время как женщины связывали колосья ржи в огромные вязанки и, при помощи старших мужчин, укладывали их на телеги, чтобы отвезти на мельницу.
Как и полагалась, мельница, как и кузня, стояли на отшибе деревни Клануд. Искусство мельника и кузнеца, связанное с тем, что не дано было понять непосвященному жителю деревню, считалось в чем-то сакральном.
Примерно, как искусство знахарки. Но та отправилась к праотцам еще две зимы назад, так что её дом, так же бывший на отшибе, пустовал. Как и “позиция”.
Хаджар, прекрасно разбиравшийся в травах и растеньях, мог бы занять её место, но… не мужское это было дело. Нет, в деревне не царили те же нравы, что и в Городе Демонов, но какой-то налет патриархата здесь присутствовали.
Труд, пусть и не очень четко, но разграничивался. Так же, как и права и обязанности, но всего одной недели жизни в таком слегка странном для безымянного мира месте, было достаточно, чтобы понять, что люди здесь счастливы.
Так что позицию “знахарки”, как и её обветшалый, разваливающийся после двух бесхозных зим, все же удалось занять. Но благодаря Аркемейи и тому, что она тоже неплохо знала о простом врачевании.
О целительстве, разумеется, речь не шла.
– Продолжаем, – скомандовал Ругах. – спину ровно, лопатки чуть сведи. Плечо держи крепко, а запястье – свободно. Удар, еще удар.
***
Только к позднему вечеру Хаджар смог вернуться обратно в избу. Пуст она и находилась в черте частокола, возведенного против редких бандитов и люто-зверей, но до ближайших соседей, нужно было идти минут пять и миновать что-то вроде самобытного пролеска.
Полосы деревьев, которые вырастила предыдущая знахарка. Не сколько чтобы закрыть себя от деревенских, сколько деревню от своих непонятных большинству дел.
Одноэтажный сруб, выглядящий настолько ненадежно, что даже сама мысль о жизни в таком имела небольшой оттенок самоубийственной.
С деревянными ставнями вместо хотя бы слюдовых окон, с покореженной ветрами и побитой градом кровлей. Продуваемая ветрами со всех сторон – свистящая от того, насколько много в ней было прорех.
Хаджар хотел было первым делом заняться её починкой, но не смог. Просто потому, что для этого нужны были инструменты, которые он не знал, как сделать и материалы, которые негде было взять.
А чтобы купить на базаре, нужны были деньги. Медные монетки. Серебра, как говорил Ругах, хватало лишь в подобии местного “общака” – маленького ларца в доме старосты, куда деревня собирала налоги на случай черного дня.
О золоте, разумеется, речи даже не шло.
Так что надо было заработать.
А то Имперские Монеты, которыми были забиты пространственные кольца Аркемейи и Хаджара, здесь были никому не нужны. Как и те несколько капель эссенции Реки Мира, которым им удалось забрать с собой из сожженного Города Демонов.
– “Мама…”
– “Сын!”
Хаджар отмахнулся от криков заживо горящих демонов.
Не сейчас…
Войдя в горницу, Хаджар стянул с ног простецкие берестяные лапти и тут же прошел на кухню, где в печи трещали дрова и вскипало какое-то варево в котле.
Аркемейя, нагнувшись, потянула носом воздух, а затем, утвердительно кивнула, взяла своеобразную глиняную емкость. Эдакий шарик, но с пробкой.
Такие служили местным вместо стеклянных колб, которые были входу у алхимиков в мало-мальски развитых регионах.
– Выпьешь перед тем, как лечь с женой, – Аркемейя протянула снадобье молодому парню. Ему, наверное, и девятнадцати зим еще не исполнилось. – но только смотри – ничего не ешь накануне, иначе вместо ночи жаркой любви, заимеешь себе чиреи на том месте.
Парень икнул, дрожащими руками принял снадобье, после чего положил на стол две грубоватых медных монетки и молча, на ватных ногах, вышел из кухни в горницу, а затем и за дверь.
Аркемейя, ловким движением смахнув монетки в карман передника, отошла к котлу и, голыми руками сняв горячий металл с огня, вылила содержимое в окно.
– Тебе идет, – честно, без всякой иронии, произнес Хаджар.
Аркемейя была одета в простое платье из дешевого льна белой расцветки с красными оборками, поверх которого надела холщовый, грубый передник с несколькими кармашками.
Она опустилась за стол и вслушалась в стук капель, бьющих сквозь прорехи в кровле в подставленные чаны и два корыта. Та немногая утварь, которая сохранилась в доме знахарки.
– Тебе тоже, – ответила с улыбкой охотница.
Хаджар, босой, носил простые серые штаны и рубаху, сшитые из того же льна и теми же руками. В отличии от Хаджара, Аркемейя, откуда-то, знала, как шить одежду, так что обменяв по бартеру среди молодых девиц несколько безделушек, обзавелась льном и сшила им несколько пар одежды.
– Как день прошел? – она поставила перед Хаджаром миску с мясной кашей, две краюхи пышного хлеба и кувшин холодного молока.
Сама взяла себе лишь краюшки, сыр и то же молоко.
Несмотря на длительный процесс регенерации энергетического тела, физическое тело Хаджара не нуждалось в пище, но… почему-то они её принимали.
Три раза в день, плотный завтра, средний обед и легкий ужин. И в данный момент у них был именно, что ужин.
– Косил, потом отдыхал, затем снова косил, – ответил Хаджар. – думал поставить здесь школу меча, но потом передумал.
– Почему?
– Слишком долго лес валить, чтобы строить – мне бы сперва кровлю справить, затем стены подлатать.
– Это ты о той кровле, которую вот уже шестой день обещаешь подлатать?
Глаза Аркемейи вспыхнули лукавством и задиристой искрой кошачьей игры.
– Её самую, – ответил Хаджар.
Какое-то время они смотрели друг другу в глаза, после чего, непонятным для обоих образом, оказались в объятьях друг друга. Губы Аркемейи были на вкус как спелая малина, а кожа как чистейший бархат.
Ужин они всегда готовили легкий.
В плотном не было никакого смысла.
