Он останавливается. Цель как на ладони.
Широко расставив ноги для лучшей устойчивости, правую чуть выдвинув вперед, наклонив вперед корпус, чтобы пригасить отдачу, он тянет с выстрелом, потому что цель в дверном проеме выглядит ординарной женщиной, которую с такого расстояния пули разорвут в клочья. Кертис на девяносто девять процентов уверен, что она лишь на самую малость уязвимее тяжелого танка и совсем не женщина, не говоря уж про ординарность, и все же не может заставить себя нажать на спусковой крючок.
Один процент сомнений останавливает его, хотя мать всегда говорила: в жизни ни в чем нельзя быть абсолютно уверенным и отказ действовать из-за отсутствия стопроцентной уверенности есть моральная трусость, которой нет оправдания. Он думает о Кэсс и Полли и теряется в бескрайних просторах одного процента сомнений, он задается вопросом: а вдруг мертвая женщина во внедорожнике – однояйцевый близнец той, что сейчас стоит к нему спиной? Эти сомнения нелепы, учитывая инопланетное транспортное средство, замаскированное под «Корветт», учитывая сломанные шеи покойников. Однако мальчик стоит в этом чистилище нерешительности, потому что, пусть он и сын своей матери, и бок о бок с ней прошел жаркие битвы, и видел чудовищное насилие, он никогда раньше не убивал и, владея самыми разными видами оружия, никогда не стрелял в живое существо. И вот здесь, в маленьком магазинчике на перекрестке дорог, он вдруг открывает для себя, что убить, даже ради героической цели, труднее, чем предупреждала его мать, и значительно труднее в сравнении с тем, как убивают в кино.
То ли среагировав на запах, то ли предупрежденная интуицией, женщина, стоящая в дверном проеме, быстро поворачивает голову, так резко, что у человека точно хрустнули бы позвонки, и мгновенно узнает Кертиса. Ее глаза широко раскрываются, как открылись бы у удивленной женщины, она вскидывает руку, словно хочет прикрыться ею от пуль, как испуганная женщина, но в тот же самый момент ее выдает улыбка, совершенно неуместная в такой ситуации, хищная улыбка змеи, собравшейся заглотать толстую мышь, или оскал леопарда, изготовившегося к прыжку.
В знаменательный момент, когда решается, есть в тебе задатки бойца или нет, Кертис обнаруживает, что задатки у него есть, и немалые. Он нажимает на курок раз, другой, отдача бросает его назад, но он не падает от яростного крика убийцы, не остается на месте, а приближается еще на шаг и стреляет снова, снова и снова.
Страх, что женщина – близнец той, которая мертвой лежит сейчас во внедорожнике, пропадает в тот самый момент, когда первая пуля вонзается в ее торс. Хотя человеческое тело неплохо служит в войнах этого мира, его физиология далеко не идеальна для воинов, и еще до того, как первая пуля вылетает из ствола, плохая ма начинает трансформироваться в нечто такое, чего Кертису не хотелось бы видеть сразу же после того, как он съел целый пакет попкорна с сыром и запил его банкой апельсинового «краша».
В первый момент киллер бросается на Кертиса, но он смертен, он – не суперсущество, и, хотя ярость тащит его в зубы смерти, хитрость и здравый смысл берут верх над слепой яростью.
Уже прыгнув на Кертиса, он задевает угол кабинки кассира и изменяет траекторию движению, бросившись на высокие полки с консервированными продуктами.
Из четырех, после первого, выстрелов Кертиса три достигают цели, вызывая яростные вскрики убийцы, который штурмует полки, как скалолаз. Бутылки, банки, коробки валятся на него лавиной, но киллеру они не помеха, и он прорывается к вершине, пусть четвертая пуля Кертиса попадает в цель, но пятая уже пролетает мимо.
Во время подъема киллер продолжает трансформироваться, превращаясь во что-то невероятное, демонстрируя весь арсенал самых разнообразных хищников: когти, клювы, шипы, рога, клыки. Руки хватают, щупальца извиваются, клешни щелкают, как острые ножницы, появляются новые отростки, чтобы тут же исчезнуть, уступая место другим, откуда-то вылезают хвосты, участки жесткой шерсти вдруг сменяются гладкой кожей, от всего этого биологического хаоса голова Кертиса идет кругом, замешательство, которое он испытал в ванной сестер, в сравнении с этим представляется забавным пустячком. На долю секунды зацепившись за вершину полок, замерев под светом флуоресцентных ламп, в множестве обличий и ни в одном, каждое обличье – ложь, трансформирующееся чудовище, возможно, то самое Чудовище, которое поэт Милтон назвал правящим принцем в «видимой тьме» ада, исчезает в центральном проходе.
Пусть смертный, убийца не умирает так легко, как отправился бы в мир иной Кертис, если бы охотник добрался до него первым. Душа любого зла жизнестойка, а в данном случае жизнестойко и тело. Его раны не заживают мгновенно, но они не столь опасны, чтобы киллер уснул вечным сном.
Кертису страшно не хочется поворачиваться спиной к раненому, но по-прежнему грозному противнику. Однако ничего другого не остается: Кэсс и Полли около заправочных колонок со вторым киллером. Им нечего противопоставить его жестокости. С пятью патронами, оставшимися в обойме, он должен отвлечь второго убийцу, чтобы дать сестрам шанс выйти из этой передряги живыми.
Не теряя ни секунды, расшвыривая банки, пакеты, коробки, свалившиеся с полок на пол, он спешит к открытой входной двери, молясь, чтобы двум его прекрасным спасительницам, очаровательным Золушкам в сандалиях с каблуками из прозрачного акрила, хрупким цветкам Индианы, не пришлось заплатить жизнью за проявленную по отношению к нему доброту.
* * *
Дизельное топливо текло в голодное брюхо «Флитвуда», а Эрл Бокман что-то бубнил о разнообразии блюд из макарон, замороженных и нет, которые он и Морин могли предложить покупателям. Тоном и манерами он напоминал не продавца, жаждущего облегчить карманы покупателя хотя бы на несколько долларов, а жалкого светского болтуна, свято верящего, что предметом оживленного разговора может служить что угодно, за исключением перечня фамилий, приведенных в телефонном справочнике, хотя, возможно, он добрался бы и до них, прежде чем дизельное топливо заполнит бак.
Будь Кэсс преступницей или активным участником борьбы со звуковым загрязнением окружающей среды, она могла бы пристрелить Эрла и положить конец своим и его страданиям. Вместо этого она наблюдала, как сменяются цифры в окошечке счетчика древней колонки, и благодарила Бога, что за годы детства и девичества, проведенные в сельской части Индианы и в семье, друзья которой – сплошь преподаватели колледжа, выработала в себе высокую терпимость к скуке.
Грохот выстрела в магазине мгновенно оживляет ночь: не сам по себе, а впечатлением, произведенным на Эрла Бокмана. Кэсс не удивило, что он вздрогнул от неожиданности, как и она, но словом «сюрприз» невозможно описать ее последующую реакцию, когда она следила за изменениями лица Бокмана, происходящими во время четырех последующих выстрелов. Кэсс интуитивно догадалась, что он не вервольф, как понимала она этот термин раньше, что никакой он не продавец макаронных изделий. И, если бы не восемь лет увлечения летающими тарелками и пришельцами с других планет, Кэсс, наверное, просто обезумела бы от ужаса при виде того, что происходило у нее перед глазами.
