– Это же нелепо, дорогой.
– Я стану сообщником преступника. Это закон.
– Значит, это нелепый закон.
– Чтобы защитить себя от обвинения в соучастии, я должен, вернув вам полученные от Микки триста долларов, прямиком пойти в полицию и рассказать им, чем вызвана поездка вашей племянницы в Айдахо.
Дженева склонила голову набок, на ее лице отразилось насмешливое недоверие.
– Не подшучивайте надо мной, дорогой.
– Какие уж тут шутки. Я предельно серьезен.
Она ему подмигнула.
– Нет, не может этого быть.
– Да.
– Нет, – она вновь подмигнула ему. – Вы не пойдете в полицию. И даже если вернете деньги, будете продолжать расследование.
– Не буду.
– Я знаю, как это происходит, дорогой. Вы должны обеспечить себе… как они это называют… железное алиби. Если все пойдет плохо, вы сможете заявить, что не занимались этим делом, потому что не брали денег.
Достав из кармана три сотенных, он положил их на стол.
– Я не собираюсь ничего обеспечивать. Просто умываю руки.
– Нет, не умываете.
– Я вообще не брался за это дело.
Она покачала головой:
– Брались.
– Не брался.
– Брались, дорогой. Иначе откуда эти триста долларов?
– Я умываю руки, – твердо повторил Ной. – У-МЫ-ВА-Ю. Отказываюсь от этого дела. Выхожу из него. Не хочу иметь с ним ничего общего. Точка, finita la commedia
[100]
.
Дженева широко улыбнулась и вновь подмигнула ему. Как заговорщица – заговорщику.
– О, как скажете, мистер Фаррел, сэр. Если мне придется давать показания в суде, можете полностью рассчитывать на меня. Я покажу под присягой, что вы У-МЫ-ЛИ РУКИ, окончательно и бесповоротно.
Улыбка этой женщины могла очаровать порхающих птичек и убедить их спуститься с небес в клетку. Одна из бабушек Ноя умерла еще до того, как он родился, а его бабушка по линии Фаррелов не имела ничего общего с Дженевой Дэвис, худющая, непрерывно курящая старая карга со злобными глазами хорька и голосом, осипшим от выпитого виски. За те годы, что дед Фаррел держал ломбард, служивший ширмой для незаконных букмекеров, она наводила ужас на самых крутых молодых отморозков одним только взглядом и несколькими словами на гаэльском, пусть молодые отморозки и не знали этого языка. А вот сейчас у него создалось ощущение, что он сидит и ест пирожные со своей бабушкой, скорее идеальной, чем реальной, и, пусть на его лице отражалось раздражение, по телу вдруг начало разливаться тепло, опасное тепло, учитывая обстоятельства.
– Не надо мне больше подмигивать, Дженева. Вы стараетесь делать вид, что мы оба – участники маленького заговора, а этого нет и в помине.
– Дорогой, я это знаю. Вы уже У-МЫ-ЛИ РУ-КИ, отказались от этого дела, вышли из него. – Она широко улыбнулась, от подмигивания воздержалась… но вскинула два кулака с поднятыми большими пальцами.
Ной взял второе пирожное, откусил кусок. Потом второй. Пирожное было большим, но в два приема он ополовинил его. Начал жевать, сверля взглядом сидевшую напротив Дженеву Дэвис.
– Еще ванильной коки? – предложила она.
Он попытался сказать «нет», но набитый рот не позволил говорить, и, к своему удивлению, он кивнул.
Она добавила в его стакан вишневого сиропа, налила коку, положила пару кубиков льда.
Когда Дженева вновь села за стол, Ной уже освободил рот от пирожного.
– Позвольте мне попробовать еще раз.
– Попробовать что?
– Объяснить вам ситуацию.
– Святой Боже, я же не тупица, дорогой. Я прекрасно понимаю ситуацию. У вас есть железное алиби, и в суде я дам показания, что вы нам не помогали, хотя на самом деле помогали. Вернее, поможете, – она взяла со стола триста долларов. – А если все пройдет хорошо и в суд никому идти не придется, я отдам вам эти деньги, и мы полностью оплатим выставленный вами счет. На это потребуется время, возможно, мы будем платить частями, ежемесячно, но мы всегда соблюдаем данные нами обязательства, Микки и я. И потом, никому из нас в суд идти не придется. Вы уж не обвиняйте меня в неуважении к закону, дорогой, но я уверена, вы понимаете, что в данном случае правда не на его стороне.
– Я служил в полиции до того, как стал частным детективом.
– Тогда вы как никто другой должны разбираться в законах, – наставительно ответствовала она с улыбкой, какой бабушки жалуют любимых внуков, отчего ощущение тепла в его теле только усилилось.
Хмурясь, наклонившись над столом, он пытался бороться с ее упрямым нежеланием смотреть фактам в лицо.
– Я разбирался в законах, но меня выгнали со службы, потому что я сильно избил подозреваемого в преступлении. Чуть ли не до смерти.
Она поцокала языком.
– Гордиться тут нечем.
– Я и не горжусь. Мне повезло, что я не попал в тюрьму.
– А вот по вашему голосу определенно чувствуется, что гордитесь.
Уставившись на нее, он доел пирожное. Потом запил ванильной кокой с вишневым сиропом.
Дженеву его взгляд не напугал. Она улыбалась, словно радуясь тому, что ему нравятся ее пирожные.
– Честно говоря, где-то и горжусь. Не следовало бы, учитывая, к чему это привело. Но горжусь. Я приехал по вызову соседей. Семейная ссора. Этот тип как следует отделал свою жену. Когда я приехал, она лежала на полу, вся в крови, а он бил дочь. Маленькую девочку лет восьми. Уже вышиб ей несколько зубов. Увидев меня, отпустил, аресту не сопротивлялся. Но я вышел из себя. Увидев девочку с окровавленным ртом, потерял контроль над собой.
Перегнувшись через стол, Дженева сжала его руку.
– И правильно.
– Нет, неправильно. Я бы не остановился, пока не убил его, но девочка меня оттащила. В рапорте я солгал, написав, что подонок сопротивлялся аресту. На слушаниях жена дала показания против меня… но девочка солгала, взяв мою сторону, и они поверили девочке. Или сделали вид, что поверили. Мне пришлось уйти со службы, а они согласились выплатить мне компенсацию при увольнении и поддержать мое ходатайство о выдаче лицензии частного детектива.
– Что случилось с ребенком? – спросила Дженева.
– Как выяснилось, избиениям она подвергалась давно. Суд лишил мать родительских прав и назначил опекунами бабушку и дедушку по материнской линии. Она скоро закончит школу. У нее все в порядке. Хорошая девочка.
Дженева вновь сжала ему руку и откинулась на спинку стула, сияя, как медный таз.
– Вы совсем как мой сыщик.
– Какой сыщик?
