Поэтому для Руки Престон все продумал досконально.
Кстати, о Руке: ненавязчиво, как бы между прочим, она оглядывала зал ресторана, должно быть, что-то искала.
Он увидел, как Рука заметила табличку на стене, со стрелочкой, указывающей, где находятся комнаты отдыха.
А мгновением позже объявила, что ей нужно в уборную. Специально упомянула уборную, зная, что Престон этого термина не любит.
Его воспитывали в рафинированной семье, где обходились без таких вульгарностей. Он бы предпочел туалет. Или комнату отдыха, как значилось на табличке.
Дыра встала и посторонилась, чтобы дочь могла выскользнуть из кабинки.
Неловко поднявшись на ноги, Рука прошептала: «Мне действительно надо пописать».
И прозвучало сие как пощечина Престону. Рука знала, что его мутит от любого упоминания о физиологических потребностях.
Он не любил смотреть, как девочка ходит. Ему хватало и лицезрения ее деформированных пальцев. Он продолжал бессмысленный разговор с Дырой, думая о Монтане, следя за Рукой периферийным зрением.
Внезапно до него дошло, что под табличкой с надписью «КОМНАТЫ ОТДЫХА» имелась другая, указывающая расположение того объекта, который она на самом деле искала: «ТЕЛЕФОН».
Извинившись, он поднялся и последовал за девочкой.
Она исчезла в коротком коридоре в дальнем конце ресторана.
Войдя в коридор, он увидел, что мужской туалет справа, женский – слева, а телефон-автомат – в глухом торце.
Она стояла у телефона, спиной к нему. Когда потянулась за трубкой деформированной рукой, почувствовала его присутствие и обернулась.
Нависнув над ней, Престон увидел четвертак в ее здоровой руке.
– Ты его нашла в нише для возвращенных монет?
– Да, – солгала она, – я их всегда проверяю.
– Тогда этот четвертак принадлежит кому-то еще, – строго указал он. – Мы вернем его кассирше, когда будем уходить.
Он протянул руку, ладонью вверх.
Не желая отдавать четвертак, она мялась.
Он редко прикасался к ней. От непосредственного контакта у него по коже бежали мурашки.
К счастью, четвертак она держала в нормальной руке. Будь он зажат в левой, ему все равно пришлось бы его взять, но тогда он точно не смог бы есть ленч.
Прикинувшись, что пришла, чтобы воспользоваться туалетом, она скрылась за дверью с надписью «ДЕВОЧКИ».
Под тем же предлогом Престон вошел в мужской туалет. Ему повезло, там никого не было. Он ждал, стоя у двери.
Напрашивался вопрос: а куда она хотела позвонить? В полицию?
Услышав, как дверь напротив открылась, он тоже вышел в коридор. Следуя за ней, ему пришлось наблюдать за ее походкой.
Ленч принесли, как только они вновь сели.
У Рыбьей Морды, официантки-уродины, на боковинке носа темнела родинка. Он подумал, что выглядит эта родинка как меланома.
Если это меланома и она еще с неделю не обратится к врачу, то ее нос со временем сгниет. А операция оставит кратер в центре ее лица.
Может, тогда, если опухоль не даст метастазы в мозг и не убьет ее, может, тогда она наконец воспользуется выхлопной трубой автомобиля, газовой духовкой или пистолетом.
Готовили в ресторане хорошо.
Как обычно, он не смотрел на рты своих спутниц, когда они ели. Старался, чтобы в поле его зрения попадали только глаза, или поднимал взгляд еще выше, лишь бы не видеть их двигающиеся языки, зубы, губы, челюсти.
Престон предполагал, что иной раз кто-то мог посмотреть на его рот, когда он жевал, или на горло, когда он глотал, но старался об этом не задумываться. Потому что в противном случае ему пришлось бы трапезничать в одиночестве.
Во время приема пищи он еще больше уходил в себя. В качестве защитной меры.
Для него это не создавало проблем, не требовало особых усилий. Дипломы сначала в Гарварде, а потом в Йеле, ученые степени бакалавра, магистра и доктора он получал по философии. В сравнении с обычными людьми, философы, по определению, больше жили внутри себя, чем вовне.
Интеллектуалы вообще и философы в частности нуждались в мире гораздо в меньшей степени, чем мир нуждался в них.
За ленчем он поддерживал разговор с Дырой, вспоминая Монтану.
Звук ломающейся шеи мальчика…
Ужас в его глазах, потемневших в смирении, а затем в умиротворении вновь ставших светлыми и чистыми…
Запах последнего выдоха, вырвавшегося из груди Дохляка, его предсмертный хрип…
Престон оставил щедрые чаевые, тридцать процентов от суммы счета, но четвертак кассирше не отдал. Он не сомневался, что Рука не вытащила деньги из телефона-автомата. А следовательно, монета принадлежала ему.
Чтобы избежать блокпостов в восточной Неваде, где ФБР официально вело поиски наркобаронов, хотя он полагал, что там произошло какое-то событие, связанное с пришельцами, от Уиннимакки Престон повернул на север, к штату Орегон, воспользовавшись федеральным шоссе 95, двухполосной дорогой без срединной разделительной линии.
Пятьдесят шесть миль проехали по Орегону, потом шоссе 95 повернуло на восток. Они пересекли реку Оуайхи и вскоре очутились в Айдахо.
К шести часам они прибыли в кемпинг к северу от Бойсе, где их дом на колесах подключили к инженерным коммуникациям.
Престон принес обед из китайского ресторанчика, довольно посредственный.
Черная Дыра любила рис. И хотя днем вновь прикладывалась к наркотикам, на этот раз оставалась в сознании и даже смогла поесть.
Как обычно, Дыра говорила только о том, что ее интересовало в этот момент. Она всегда желала быть в центре внимания.
Когда она упоминала о новых дизайнерских идеях, касающихся преображения деформированной руки дочери, он ее только поощрял. Идею татуировки он находил глупой, но забавной… если только ему на глаза не попадались сросшиеся пальцы девочки.
Помимо прочего, он знал, что этот разговор повергает Руку в ужас, пусть ей и удавалось это скрыть. Оно и к лучшему. Ужас и страх сжигали ее надежду на то, что у нее когда-нибудь будет нормальная жизнь.
Рука пыталась сорвать планы матери, тонко подыгрывая ей в этой идиотской игре. Но, слушая разглагольствования Черной Дыры о том, как та будет резать ее скальпелями, Рука, похоже, начала осознавать, что родилась не для того, чтобы выйти победителем хоть в какой-то игре, и уж тем более в этой.
Она появилась из чрева матери деформированной, несовершенной. Была неудачницей с того самого момента, как врач шлепнул ее по попке, чтобы она начала дышать, вместо того чтобы сразу же милосердно удавить.
«Когда придет время увести девочку в лес, – думал Престон, – она, возможно, и сама поймет, что смерть для нее – наилучший выход. Ей следует выбрать смерть до того, как мать начнет резать ее. А мать начнет, скорее раньше, чем позже.
