– Кто-то отдал ее тете Дженеве за так.
– Им следовало приплатить за то, что она ее взяла. Так или иначе, Синсемиллу как-то раз отправили в психушку и прострелили ей мозги то ли пятьюдесятью, то ли сотней тысяч вольт, но это не помогло.
– Негоже тебе так говорить о собственной матери.
Лайлани пожала плечами:
– Это правда. Я бы не смогла такого придумать. Более того, ей прострелили мозги несколько раз. Наверное, если бы они сделали еще одну попытку, у Синсемиллы развилось бы привыкание к электричеству. Но даже теперь она по десять раз на день сует пальцы в розетку. Она из тех, кто стремится к чему-то привыкнуть, но человек хороший.
И хотя небо по-прежнему напоминало раскаленную духовку, хотя тело Микки блестело от пота и пахнущего кокосом крема от загара, она вдруг напрочь забыла про солнце.
– Сколько тебе лет, девочка?
– Девять. Но я не по летам развитая. Как тебя зовут?
– Микки.
– Это имя для мальчика или мышонка. Наверное, тебя зовут Мишель. Большинство женщин твоего возраста зовут Мишель, Хитер или Кортни.
– Моего возраста?
– Я не хотела тебя обидеть.
– Я – Мичелина.
Лайлани наморщила носик.
– Это круто.
– Мичелина Белсонг
[3]
.
– Неудивительно, что у тебя возникли суицидальные мысли.
– Отсюда… Микки.
– Я – Клонк.
– Ты кто?
– Лайлани Клонк.
Микки склонила голову набок, скептически нахмурилась:
– Не уверена, что мне следует верить хоть одному твоему слову.
– Иногда в именах – судьба. Взгляни на себя. Сладкозвучные имя и фамилия, сложена, как модель… если не считать всего этого пота и припухшего с похмелья лица.
– Спасибо тебе.
– С другой стороны – я… у меня только красивое имя, за которым следует нечто бессмысленное вроде Клонка. Я красивая наполовину.
– Ты вся очень красивая, – заверила Микки девочку.
И не погрешила против истины. Золотистые волосы. Глаза синие, как лепестки горечавки. А чистота линий лица Лайлани обещала, что ее красота не исчезнет вместе с детством, а останется навсегда.
– Одна моя половина, – признала Лайлани, – может с годами расцвести, но этот факт уравновешен тем, что я – мутант.
– Ты не мутант.
Девочка топнула левой ногой оземь, на что ортопедический аппарат ответил слабым дребезжанием. Подняла левую руку, доказывая правоту своих слов: мизинец и четвертый палец срослись вместе, а со средним, шишковатым обрубком, их соединяла перепонка.
Ранее Микки не заметила этого дефекта развития.
– У каждого есть свои недостатки, – попыталась она успокоить девочку.
– Это тебе не большой шнобель. Я – или мутант, или калека, а калекой я быть не желаю. Люди жалеют калек, а вот мутантов они боятся.
– Ты хочешь, чтобы люди тебя боялись?
– Страх предполагает уважение.
– Знаешь, по моей шкале страха ты пока высоко не поднялась.
– Дай мне время. У тебя потрясающее тело.
– Да, пожалуй, от природы я – большой пудинг, – в смущении ответила Микки: от ребенка ей такого слышать не доводилось. – Мне приходится много работать, чтобы поддерживать форму.
– Нет, не приходится. Ты родилась идеалом, а обмен веществ у тебя настроен, как гироскоп космического корабля. Ты можешь съесть полкоровы и выпить полбочки пива, но твоя талия не изменится ни на миллиметр.
Микки не могла вспомнить, когда в последний раз реплика собеседника лишала ее дара речи, но тут она не сразу смогла продолжить разговор.
– Откуда ты знаешь?
– Знаю, – заверила ее Лайлани. – Ты не бегаешь, не делаешь зарядку…
– Я хожу в тренажерный зал.
– Да? И когда ты заглядывала туда в последний раз?
– Вчера, – солгала Микки.
– Да, да, – покивала Лайлани. – А я всю ночь протанцевала, – она снова топнула левой ногой, вызвав дребезжание железа. – Если у человека отменный обмен веществ, стыдиться тут нечего. Это не лень или что-то в подобном роде.
– Спасибо за добрые слова.
– И буфера у тебя настоящие, не так ли?
– Девочка, с тобой не соскучишься.
– Приятно слышать. Наверняка настоящие. Даже лучшие имплантаты не выглядят так естественно. Если только имплантационные технологии не выйдут на качественно новый уровень, моя единственная надежда – отрастить красивые буфера. Можно быть мутанткой и все равно привлекать мужчин, если у тебя красивые буфера. Я это заметила. Мужчины, конечно, милые существа, но в некоторых аспектах они абсолютно предсказуемы.
– Тебе девять лет, так?
– Я родилась двадцать восьмого февраля. В нынешнем году это среда, с которой начинается Великий пост. Ты веришь в посты и покаяние?
– Давай сэкономим время, и ты расскажешь, во что я верю, – со вздохом и смешком предложила Микки.
– С верой у тебя не очень, – без запинки ответила Лайлани. – Как бы поразвлечься да протянуть день – вот, пожалуй, и все.
Опять Микки лишилась дара речи. Не потому, что ребенок читал ее душу словно открытую книгу, но услышав правду, высказанную в лоб, тогда как сама она давно уже всеми силами старалась избежать этой правды.
– В развлечениях нет ничего плохого, – заверила ее Лайлани. – Если хочешь знать, я твердо верю, что мы здесь для того, чтобы наслаждаться жизнью. – Она покачала головой. – Фантастика. Мужчины, должно быть, липнут к тебе как мухи.
– Уже нет. – Микки удивилась не столько тому, что сумела ответить, сколько своей честности.
Правый уголок рта девочки искривился в улыбке, синие глаза весело блеснули.
– Так у тебя не возникло желания видеть во мне мутанта?
– Что?
– Пока ты думаешь обо мне как об увечном ребенке, жалость требует от тебя вежливости. С другой стороны, увидев во мне таинственного и, возможно, опасного мутанта, ты посоветуешь мне не совать нос в чужие дела и прогонишь со двора.
– Ты все больше и больше становишься похожей на мутанта.
Лайлани радостно хлопнула в ладоши.
– Я знала, что у тебя возникнут такие мысли. – С заминкой она поднялась со стула и указала на другую сторону двора: – А это что такое?
– Розовый куст.
– Нет, правда.
– Правда. Это розовый куст.
– Роз нет.
