Кертис только успел сообразить, что из первого вопроса нужно вычленить «блуждающий синий огонь», чтобы понять его смысл, как новый вопрос сбивает его с толку:
– Они забиты лошадиным навозом, мальчик?
– Кто они, сэр? – спрашивает Кертис.
– Твои уши, – нетерпеливо поясняет незнакомец.
– Святой Боже, нет, сэр.
– Это твой пес?
– Да, сэр.
– Он злобный?
– Она – нет, сэр.
– Чего говоришь?
– Говорю – она, сэр.
– Ты глупый или что?
– Полагаю, или что.
– Я не боюсь собак.
– Она тоже вас не боится, сэр.
– Не пытайся запугать меня, мальчик.
– Я бы не стал, даже если бы знал как, сэр.
– Ты у нас дерзкий, нахальный преступник?
– Если только я правильно вас понял, сэр, думаю, что нет.
Кертис владеет многими языками, считает, что может без труда общаться на большинстве региональных диалектов английского языка, но этот мужчина, похоже, излечивает его от излишней самоуверенности.
Незнакомец опускает фонарь. Направляет его на Желтого Бока.
– Я видел таких вот милых собачек, а стоило повернуться к ним спиной, так они вцеплялись в твои ко-джонес.
– Джонес? – повторяет Кертис, думая, что они говорят о каком-то Ко Джонесе.
Теперь, когда яркий луч не слепит глаза, Кертис видит, что перед ним стоит не кто иной, как Гэбби Хейс
[48]
, величайший актер второго плана в истории вестернов, и на мгновение мальчик просто счастлив. Потом понимает, что это другой человек, потому что Гэбби уже многие десятки лет лежит в могиле.
Жесткие завитки седых волос, борода будто у Санта-Клауса, болеющего чесоткой, лицо, обожженное солнцем пустыни и иссеченное ветром прерий, тело, состоящее из одних сухожилий да костей: типичный тертый жизнью старатель, хитрый, тертый жизнью, обаятельный наемный работник на ранчо, тертый жизнью, смешной, но незаменимый помощник шерифа, вспыльчивый, но действующий из самых лучших побуждений, тертый жизнью хозяин салуна, плутоватый, но с добрым сердцем и играющий на банджо, тертый жизнью повар каравана фургонов. За исключением оранжево-белых кроссовок «Найк», таких больших, что выглядели они как башмаки клоуна, одежда его в точности соответствовала наряду Гэбби: мешковатые штаны цвета хаки, красные подтяжки, рубашка из хлопчатобумажной ткани, полосатая, как матрац, мятая, пыльная, с пятнами пота ковбойская шляпа, чуть маловатая для его головы и столь небрежно сидящая на заросшем жесткими кудрями черепе, что кажется, будто она угнездилась там еще при рождении.
– Если она ухватит мои ко-джонес, я ее пристрелю, да поможет мне Иисус.
Как и положено любому чудаку со Старого Запада, независимо от его профессии, мужчина вооружен. Не револьвером тогдашних времен, а пистолетом калибра 9 миллиметров.
– Может, я не очень хорошо выгляжу, но я, конечно, не какой-то бездельник, как ты мог подумать. Я – ночной сторож этой воскрешенной дьявольской дыры и способен на большее, чем просто выполнять свою работу.
Он стар, этот мужчина, но недостаточно стар, чтобы быть Гэбби Хейсом, даже если Гэбби Хейс до сих пор жив. Значит, он не может быть Гэбби Хейсом, возвращенным к жизни, поедающим человеческую плоть зомби, как в другом фильме, не имеющем отношения к вестернам. Тем не менее сходство поразительное. Вероятно, это потомок Гэбби, наверное, внук, Гэбби Хейс-третий. Покраснев от волнения и восторга, Кертис смущается, словно предстал пред очами особы королевской крови.
– Я могу застрелить человека, стоящего за углом, точно рассчитав рикошет, если возникнет такая необходимость, поэтому держи этот блошиный отель в узде и сам не пытайся сбежать.
– Нет, сэр.
– А где твои родители, мальчик?
– Они мертвы, сэр.
Кустистые седые брови подскакивают до полей шляпы.
– Мертвы? Ты говоришь, они мертвы?
– Я говорю, мертвы, да, сэр.
– Здесь? – Сторож встревоженно оглядывает улицу, словно наемные убийцы уже въезжают в город, чтобы расстрелять мирных ранчеро, разводящих овец, или фермеров, выращивающих пшеницу, или кого-то еще, короче, тех, кого в данный момент хотят расстрелять злобные латифундисты и жадные железнодорожные бароны. Пистолет трясется в его руке, словно стал для нее слишком тяжелым. – Умерли здесь, во время моей смены? Ну чем не заваруха с гоблинами? Так где твои родители?
– В Колорадо, сэр.
– В Колорадо? Я понял из твоих слов, что они умерли здесь.
– Я хотел сказать, что они умерли в Колорадо.
На лице сторожа отражается облегчение, рука с пистолетом уже не так сильно трясется.
– Тогда почему ты и этот поедатель печенья оказались тут после закрытия?
– Бежали, спасая свою жизнь, – объясняет Кертис, чувствуя себя обязанным сказать хоть часть правды потомку мистера Хейса.
На морщинистом лице сторожа вдруг добавляется морщинок, хотя казалось, что для новых просто нет места.
– Уж не говоришь ли ты мне, что вы бежите от самого Колорадо?
– Сначала бежали, сэр, большую часть пути проехали на попутках, а последний отрезок опять пробежали.
В подтверждение Желтый Бок тяжело дышит.
– И кто эти чертовы выродки, от которых вы бежите?
– Их много, сэр. Некоторые лучше других. Полагаю, самые хорошие состоят на службе государства.
– Государство! – восклицает сторож, и его морщинки вдруг топорщатся, отчего лицо выражает исключительно отвращение. – Сборщики налогов, похитители земли, пронырливые доброжелатели, считающие себя святее любого размахивающего Библией проповедника.
– Я видел агентов ФБР, – уточняет Кертис, – целый взвод суотовцев, подозреваю, что в этой операции задействовано Агентство национальной безопасности плюс армейские части специального назначения. Может, кто-то еще.
– Государство! – От ярости сторож до такой степени выходит из себя, что кажется, будто сие происходит буквально и перед Кертисом уже два сторожа. – Устанавливающая законы, жаждущая власти, ничего не знающая о реальной жизни свора трусливых скунсов в накрахмаленных рубашках! Мужчина и его жена всю жизнь горбатятся, платят социальный налог, а когда она умирает за два месяца до ухода на пенсию, государство оставляет себе все, что она заплатила, жадные мерзавцы, и говорит тебе, что у нее и не было никакого счета. И вот я получаю месячный чек, такой маленький, что его едва видно невооруженным глазом, этих денег не хватает даже на то, чтобы от души выпить пива, тогда как этот ленивый безмозглый никчемный бездельник Барни Колтер, который за свою никому не нужную жизнь не проработал и дня, получает в два раза больше меня, поскольку государство говорит, что наркотическая зависимость оставила его эмоционально искалеченным. И теперь этот пропитавшийся наркотиками слизняк сидит на своей толстой заднице, ковыряя в носу, тогда как я, чтобы свести концы с концами, должен пять вечеров в неделю тащиться в эту чертову историческую дыру, слушать, как трясут погремушками гремучие змеи, ждать, что превращусь в завтрак для кануков, как только остановится моя тикалка, а теперь еще сталкиваться с опасными дикими собаками, которым не терпится откусить мне ко-джонес. Ты понимаешь, к чему я клоню, мальчик?
