Хаджар особо не нуждался в деньгах, ибо не тратил их никуда, кроме пути развития. А ресурсы, которые ему требовались невозможно было купить на открытых рынках, да и вряд ли на закрытых аукционах такие продавались чаще, чем раз в несколько веков.
Но, тем не менее, он знал цену каждому медяку и каждому грамму эссенции.
Там, где не требовалась воистину невероятная алхимия, следовала обойтись без неё.
Ну и, чего таит, в сокровищнице Звездного Дождя он взял свою долю именно её — алхимией. Слишком часто в его жизни все зависело того – пополнит ли он свой запас сил во время боя или отправиться к праотцам.
Драгоценности ему были ни к чему. Меч или доспех он не сменит уже до конца своей жизни, ибо чем сильнее становился он сам — тем крепче была броня Зова, улучшенная королевой Мэб. А Хищный Клинок развивался самостоятельно, пожирая силу противников.
Так что, возможно, Хаджар являлся одним из немногих адептов-бессребреников.
– О чем ты задумался, Хаджар? – спросила Лэтэя.
Вечер опустился на долину. Слегка дрожали рессоры, когда они неспешно ехали следом за дилижансом и конными Адагея. Дорога легко ложилась под колеса повозки, а прохладные ветра ласково обдували распаренную городом кожу.
Чем сильнее атмосфера региона, тем ближе тело адепта находилось к состоянию смертного. Для тех, кто был рожден Практикующим или, чего выше – сразу адептом, такое состояние было сродни болезни.
Хаджару же оно навевало воспоминания.
Он посмотрел на звезды. Каждый раз, когда он путешествовал, ему светили все новые и новые ночные огни. Он уже давно перестал запоминать узоры ночной карты, отдавая это на откуп нейросети. Прошли те времена, когда он сам учился ориентироваться по звездам, чтобы не заплутать на пыльных тропинках мира боевых искусств.
– Просто, — ответил Хаджар. — просто старею.
– Стареешь? Тебе нет и двух веков. По меркам Чужих Земель ты ничуть не старше Артекая.
Тот, словно услышав Лэтэю, выглянул из дилижанса, бросил в их сторону быстрый взгляд и юркнул обратно.
– Наверное, — ответил Хаджар. — наверное…
Почему-то в такие ночи он всегда думал о тех, кто остался позади. Живых и мертвых. Чаще – мертвых. Его путь никак не заканчивался, но чем дальше — тем более одиноко ощущалась эта тропа.
– Теперь я понимаю, почему Древние скучают по Миристаль, – Хаджар привычно поправил ножны и чуть щелкнул поводьями, словно надеясь, что если лошади поскачут быстрее, он сможет умчать от этого ноющего чувства в груди.
— Миристаль… мне всегда нравились истории о ней. Кассий рассказывал древние легенды, а по ночам мне снились сны, - Лэтэя заправила волосы за ухо и чуть улыбнулась своим собственным воспоминаниям и той боли, что то грела, то рвала на части. Человеческая душа – странная штука. Хаджар это хорошо выучил. – Мне снилось о садах, похожих на ночь и о людях, выглядящих, как звезды.
Хаджар промолчал. Он не хотел говорить, что слова Лэтэи вызвали эхо в его сознание. Будто он и сам видел что-то подобное.
– Миристаль ведь погибла, так?
– Да, – кивнул Хаджар. – она сражалась на войне Небес и Земли, когда Черный Генерал второй раз отправился на войну против богов.
– А я слышала, что она пыталась спасти его из каменного гроба, где он спал вечным сном, но погибла.
– Легенды, – философски заметил Хаджар. – это ведь не история. Просто сказки.
Лэтэя посмотрела на небо. Туда, где когда-то сияла самая яркая ночная звезда, светившая в любой точке Безымянного Мира. Единственный спутник на вечно одиноких тропинках.
Теперь там была пустота.
– Ты прав, – только и произнесла она. – просто сказки.
Хаджар же знал, что порой это было не так. Порой история, пройдя лабиринт кривых зеркал, превращалась в миф, где под толстым слоем вымысла хранилась правда. Порой неприятная, зачастую – уродливая, но правда.
Интересно, какая правда останется о нем?
Как о человеке, который оставлял за собой лишь выжженную землю и трупы? Или как он воине, следующим за своей целью?
Хаджар много не знал о Безымянном Мире. Более того, проще было назвать вещи, о которых он имел представления, чем те, о которых нет. Но одно он знал точно – он не был героем. На нем не сверкали доспехи, он не спасал невинных и не облегчал жизнь обездоленным.
Он уже давно ничем не отличался от Примуса или Солнцеликого. На его руках было столько крови, что как бы не сложилась легенда о человеке с сердцем дракона, понятно было одно – в ней не будет места истории о славных подвигах.
И почему-то Хаджар находил в этом покой. В понимании, что внутри него живет зло. Как в прямом, так и в переносном смысле. И то, что он был способен на злые поступки.
Когда-то давно, Южный Ветер спросил Хаджара, может ли быть слабый человек – хорошим. И тот ответил – конечно может! Южный Ветер тогда промолчал.
Хаджар только теперь, спустя почти два века, понял почему. Слабый человек, неспособный на большое зло, не может быть хорошим. Ибо, чтобы не совершать зла, ему не надо каждый миг бороться с самим собой и вожделением пойти по простому пути.
Не совершение зла – еще не добро. А вот победа над своими демонами и добро вопреки им – это сила. И это то, что делает героя героем.
Увы, Хаджар, несмотря на все свои способности, все еще оставался “слабым человеком”. Оно просто старался не совершать зла – не более того.
– Дурацкая ночь, – прошептал Хаджар, отгоняя от себя наваждение.
– Да, – таким же тоном согласилась Лэтэя. – дурацкая…
– Приехали! – закричали где-то впереди. – Вижу огни лагеря!
Хаджар с Лэтэей переглянулись, после чего он посильнее дернул поводья. Они ехали в лагерю семьи Геденид так, будто он мог спасти их от их собственных мыслей.
Дурацкая ночь.
Глава 1495
— Геданий!
Адагей, первым спешившись, крепко обнял высокого, сухого, поджарого мужчину, за спиной которого покоился боевой посох. Дробящее оружие, которое неопытные бойцы слишком часто, на свою беду, недооценивали. Хаджар пару раз сталкивался с мастерами посохов и битвы с ним не проходили так легко, как хотелось бы.
Сам глава семьи Геденид выглядел вполне приятно. В походном костюме-камзоле с высокими ботфортами, теплыми, но суровыми глазами, высокими скулами, несколькими глубокими шрамами от когтей на лице. Они не портили его — скорее добавляли весьма слабой конституции, коей обладали все мастера посоха, какой-то уверенности.
Не в собственных силах, разумеется. А уверенности окружающим в том, что этот человек не просто имя своей семьи и герб и не более того.
– Брат мой, — Геданий обнял Адагея так же крепко и радостно.
