Мрак окутывал их со всех сторон и тропа ветра терялось шелковой нитью где-то среди океана черноты.
Атмосфера, что ощущал Хаджар, имела странную природу. Она не была похожа ни на что, с чем бы он сталкивался прежде. Не обладая запредельной силой, она, тем не менее, что-то делала с ним. С его источником.
Хаджар чувствовал как слабеет его энергетическое тело и тускнеют каналы. Посмотрев на Теккану с Артекаем, слишком занятых своим восхищением от происходящего и понял, что с ними все в порядке, чего не скажешь о Лэтэи.
Она, как и Хаджар, переживала те же самые метаморфозы. Её энергетическое тело тоже слабело, но не с такой скоростью и интенсивностью, как у Хаджара.
— Что это? — спросил он шепотом.
— Защита стелы, — ответила Лэтэя. — Чем сильнее в нас терна, тем активнее она гасит энергию в наших телах.
Спускаясь все ниже, когда они преодолели отметки в семь километров, Хаджар все равно не смог дотянуться своей волей до дна.
Проклятье.
Если все продолжится в том же духе, то не факт, что у него хватит силы удержать тропу ветру. Может, если бы он был один или вдвоем с Лэтэей, то это еще было бы возможным. Но вместе с балластом…
— Будет быстрее, если мы просто упадем туда, — произнесла принцесса.
Её слова имели достаточный вес, чтобы отвлечь Теккану и Артекая от восхищения своим необычным приключением.
— Что?! — воскликнула Теккана. — Упадем?! Воительница Азалия, может у тебя и мастера Ветра Северных Долин хватит сил это пережить, но мы…
Лэтэя усилием воли раскрыла за спиной два огромных, белых крыла.
— Хаджар, — произнесла она. — давай! Я не уверена, насколько сильней станет давление, если мы продолжим идти по твоей тропе!
Хаджар посмотрел вниз, где шелковая нить пути ветра исчезала среди бесконечного мрака.
— Проклятье, — вновь выругался он, а затем, с глубоким вдохом, сделал нечто совершенно безумное — он отозвал имя ветра.
Верный друг, «поскулив», аки расстроенный пес, умчался по лишь ему одному ведомым дорогам. Теккана с Артекаем закричали, когда атмосфера подхватила их и камнем обрушила вниз.
Хаджар же, падая во тьму, постепенно ощущал те же чувства, что и в тот раз, когда спускался в тайник Звездного Дождя.
Только не снова… только не опять…
Он хотел что-то произнести — но не мог. Встречный поток воздуха, усиленного атмосферой магии стелы, не позволял даже рукой пошевелить, не говоря уже о том, чтобы заговорить.
А потом, в какой-то момент, их падение будто остановилось. Вернее — так им показалось из-за того, что привыкшие ко мраку глаза внезапно вновь увидели краски.
Пусть серые, оттенки черного и редкие вспышки бледно желтого, но краски. Хаджар увидел под собой огромный лабиринт. Столь обширный, что в нем уместилось бы небольшое королевство смертных. Он тянулся по дну всего ущелья, пока не упирался в нечто подобное вратам.
Два каменных клыка, застывшими волнами взмыв друг перед другом, замерли своими вершинами где-то в озере желтого света, разлившегося над ними.
— Держитесь! — закричала Лэтэя.
Схватившись за её руки и ноги, тройка адептов держалась так крепко, как могла. Неведомая сила, обрушившись на них, понесла, словно пушинку, в самое начало невероятного лабиринта.
— Демоны и боги! — кричала принцесса. — Да что это такое?!
Она пыталась сопротивляться потокам силы, но добилась лишь того, что её крылья хрустнули, перья стальными пластинами разлетелись в небе и они, крича, разлетелись в разные стороны лабиринта.
Хаджар, в последний момент успев создать перед собой подушку из воли и мистерий, приземлился на ноги и, тут же выхватив меч, обернулся. Его инстинкты, отточенные за десятилетия неустанных сражений, выли раненным волком.
Но он не успел.
— Проклятье, — только и успела пронестись в его голову мысль, как сознание уже летело где-то посреди той же тьмы, по которой они скользили в этот клятый лабиринт.
– «Ну здравствуй, Город»
– «Здравствуй, Борис»
– «Как дела?»
– «Все нормально. Как сам? Опять приехал?»
— Не знаю, Город… не знаю…»
Он не помнил, как давно уже шел по этим улочкам. Узкий тротуар и тусклый, приглушенный свет в парадных. Императорские фасады поднимались над замызганной, покрытой трещинами и лужами, проезжей частью. Разбитый поребрик порой отваливался прямо на глазах.
Шел дождь.
Здесь часто шел дождь.
Шесть месяцев осени. Пять месяцев зимы. Двадцать четыре дня весны и, если повезет, неделя лета.
Звучит, конечно, неприятно. Так же неприятно, как вечная слякоть, низкое серое небо, гранитной набережной небесной реки давящее на плечи. Так же неприятно, как грязные машины, покрывающиеся жирными, сальными пятнами, не успев выехать с мойки или фешенебельного торгового центра, где их драили со всей ответственностью и, обязательно, по «Европейским технологиям».
Время шло, а город, застывший на границе двух миров, все так же лепил вывески, связанные с Европой, в надежде, что залатает ими собственные дыры.
Как цветастые заплатки на старом, военном кителе.
Они скорее выглядели глупо, чем полезно или, хотя бы, уместно.
В такую погоду, да еще вечером, редко можно было встретить прохожих. Разве что столкнуться с кем-нибудь зонтиком, взаимно рассыпаться в извинениях и умчаться дальше, мысленно проклиная засранца, не смотрящего куда он прет. И, безусловно, понимая, что тебя прокляли в ответ.
Он вывернул на набережную.
Ему здесь нравилось.
Вид колон, с застывшими внутри корабельными рострами. Он лично слышал, как какая-то женщина поучала сына, что те имеют свое название из-за имени одного известного архитектора.
Интересно, что думали на этот счет сами колоны? Фонари порта имперской эпохи, наследники римского обычая украшать колоны рострами разбитых, поверженных вражеских кораблей.
Город был похож на эти колоны.
Кусочек разбившегося на осколки прошлого. Такой же забытый и обнищавший, как все настоящее.
Может поэтому Борису нравилось здесь гулять. Среди крепостей и дворцов, среди колон и проспектов. Забытое, развалившееся, облетевшее. Закрытое дурацкими плакатами с распечатками планов реставрацией. Но реставрировали лишь плакаты, не здания.
Зачем чинить что-то, если можно создать видимость.
Повесить вывески.
«По Европейским технологиям».
— Ну здравствуй, Город, — он приподнял воротник пальто, чтобы капли холодного северного дождя не стекали ему за шиворот. — Выглядишь, как всегда, погано.
