Если декларация Болгарии особенного резонанса в мире не вызвала, то австрийский демарш чуть было не привел к большой войне. В Петербурге он был воспринят как акт агрессии. С одной стороны, в австро-германо-русском соглашении 1881 года содержалась статья, по которой Вена имела право аннексировать эти две провинции «в то время, когда найдет это нужным». С другой стороны, более позднее соглашение 1897 года вроде бы вносило в это условие коррекцию. Как обычно в таких случаях, каждая сторона приводила аргументы, которые подтверждали ее позицию.
Сербия и Черногория объявили мобилизацию и, естественно, ожидали помощи от России. Германия подтвердила, что в случае войны придет на помощь австрийскому союзнику.
Шесть лет спустя очень похожий конфликт приведет к мировой войне, но в 1908 году еще не оправившаяся после дальневосточных потерь Россия была вынуждена уступить. Это, однако, не означало, что она бросает Сербию на произвол судьбы, то есть выводит ее из своей сферы влияния. Совсем наоборот.
С этого момента активность русского правительства на Балканах и особенно в Сербии усиливается. Российская армия приступает к форсированной модернизации. Всем понятно, что две империи столкнутся вновь, и не где-нибудь, а именно в этом проблемном регионе.
Но ситуация на Балканах была воспаленной и без австрийско-российского противостояния.
Турция продолжала слабеть. Осенью 1911 года итальянские войска высадились в Ливии, которая принадлежала Османской империи. Началась война, в которой расшатанная внутренними раздорами Турция терпела неудачу за неудачей.
В следующем году вспыхнули восстания в Македонии и Албании. Турецкие власти, как обычно, ответили репрессиями. Это дало повод четырем соседним странам – Черногории, Болгарии, Сербии и Греции – заступиться за угнетенные народы.
Турок громили на всех фронтах, и успешнее всего болгары. Бои продолжались всего месяц, потом Стамбул запросил мира.
Но тут младотурки, уязвленные национальным позором, устроили очередной переворот. Захватив власть, они продолжили боевые действия.
Воевали еще полгода, после чего и новому турецкому правительству пришлось признать поражение. Однако, отдавая коалиции почти все свои европейские владения, турецкие дипломаты поступили очень хитро: победители сами должны были распределить, кому что достанется.
«Великая идея» Афин, «Великая Болгария» Софии и югославская мечта Белграда плохо сочетались между собой. Австрийские агенты подливали масла в огонь, ссоря союзников – Балканский союз в Вене считали потенциально пророссийским, а стало быть, опасным.
Балканы накануне Первой мировой войны. М. Романова
Уверенная в своем военном превосходстве Болгария напала на Сербию и на Грецию, но тем на помощь пришли Турция и Румыния, имевшая к Болгарии территориальные претензии. Сразу на четырех фронтах болгарская армия сражаться не могла. Царь Фердинанд признал поражение.
По условиям Бухарестского мира Болгария должна была уступить Румынии южную часть Добруджи, отказаться от Македонии и вернуть Турции захваченную ранее Адрианопольскую область.
В ходе двух этих войн погибло около четверти миллиона человек, а балканский узел затянулся еще туже. Принцип «разделять и властвовать» сработал в пользу Габсбургской империи. «Балканский союз» рассыпался.
Сербия и Черногория остались в российской сфере влияния, Болгария и Турция окончательно связали свою политическую судьбу с «центральными державами», Румыния колебалась.
Империи готовились к следующему раунду борьбы.
Национальные «вопросы»
Третий болезнетворный процесс, национальная рознь, приобрел критические размеры, когда Россия поглотила большие инокультурные регионы со сложившейся национальной идентичностью. Следовательно это был побочный эффект второй «болезни», имперской.
Чем успешнее держава, чем шире ее границы, чем многочисленнее подвластные ей народы, тем больше противоречий между «главной» нацией и остальными. В Турции и Австро-Венгрии, где титульные этносы были в меньшинстве, национальный вопрос стоял еще острее. В начале XX века Османская империя уже разваливалась; «лоскутная» Габсбургская (23 процента австрийцев, 19 процентов венгров, все остальные – «меньшинства») тоже трещала по швам.
Ненамного лучше было и состояние российской «тюрьмы народов». Обидный термин был когда-то введен Астольфом де Кюстином, который, собственно, имел в виду все народы, обитавшие в несвободном царстве Николая I, включая и русский, но публицисты последующих времен использовали это выражение главным образом для описания национальной политики самодержавия.
Ее особенность заключалась не в том, что «великороссы» ставились в привилегированное положение сравнительно с меньшинствами. Иногда происходило прямо противоположное. Жители исконно русских областей, например, обладали меньшим объемом прав, чем население Финляндии, а русские крестьяне в девятнадцатом веке были угнетенней, чем прибалтийские или польские. Дискриминируя «чужих», государство не очень-то жаловало и «своих».
Разумеется, правильная государственная политика в многонациональной стране должна строиться на том, чтобы гражданам любого состава крови жилось одинаково хорошо. Но у царского правительства были иные приоритеты.
Главные усилия направлялись на достижение единообразия, на ассимиляцию. Для Николая I идеалом страны было нечто армейское, где все шагают строем, носят одинаковые мундиры и знают свое место в шеренге.
При Александре III, во многом вернувшемся к методам деда, этот курс был воскрешен, что соответствовало общей победоносцевской идеологии «монолитности». Национальное своеобразие рассматривалось не как естественная сила и преимущество страны, а как дефект, угрожающий единству и стабильности.
Правительство ставило перед собой задачу постепенно привести империю к делению на стандартные административные единицы-губернии, безо всяких автономий и по возможности без этнокультурной пестроты. Но задача была невыполнимой. После приобретения новых азиатских территорий этнические русские теперь составляли менее половины населения. Официальная статистика завышала эту пропорцию, не выделяя украинцев и белорусов – и совершенно напрасно, поскольку насильственная русификация у многих тамошних жителей вызывала протест.
В общем, народностей в империи было много и проблем хватало у каждой, но некоторым нациям приходилось тяжелее, чем другим. Особенно болезненными при Николае II являлись три «вопроса»: польский, еврейский и финский.
Польский «вопрос»
Самая головоломная и масштабная из национальных проблем возникла после захвата Польши. Царская власть перепробовала все средства – и кнут, и пряник, причем неоднократно. Александр I и его брат, наместник Константин, пытались приручить поляков, но не преуспели. Николай I захотел поляков приструнить – и вызвал мощное восстание 1830–1831 годов, после чего в течение четверти века в покоренном крае безжалостно давили всякое национальное движение, не только политического, но и сугубо культурного свойства.
