На уровне социальных низов успокоению способствовали два обстоятельства. Основная часть населения, крестьяне, присматривалась к новым возможностям, которые открывала столыпинская реформа. Кроме того, начался мощный экономический подъем – перед мировой войной российская индустрия каждый год росла на пятнадцать, а то и на двадцать процентов, что, конечно, сказывалось и на размере заработной платы. Жизненный уровень рабочих повышался.
В этот период, продлившийся до 1914 года, активность революционных партий очень снизилась. Кого-то арестовали, кто-то отошел от политики, многие уехали в эмиграцию и занялись межфракционными раздорами.
Но «рабочий вопрос» никуда не делся. Пролетариату все равно жилось плохо, а в капиталистической экономике за подъемом всегда следует кризис.
В начале лета 1914 года обстановка снова стала накаляться. Стачки и столкновения с полицией начались на бакинских нефтяных промыслах, которые к тому времени обрели огромное значение для всей промышленности и в особенности для экспорта. В июле разразилась грандиозная стачка в Петербурге. Стачечники вели себя боевито: громили трамваи, валили телеграфные столбы, кидали камнями в полицию.
Обе акции проходили под политическими лозунгами.
Разгоравшееся пламя был потушено пожаром еще большего масштаба: мировой войной.
Через три года случится обратное: пожар революции поглотит пожар войны.
Борьба с революцией
Революционные пропагандисты, а позднее авторы советского периода называли Николая Второго «Кровавым» и изображали царскую Россию страной свирепого, ничем не ограниченного полицейского насилия, где правят казачья нагайка, тюрьма и каторга. Режим часто сравнивали с Опричниной.
На самом же деле самодержавие вовсе не было агрессивной и жестокой диктатурой, ведшей войну с собственным населением, как это делал Иван Грозный. Правительство всего лишь защищало исторически сложившийся формат государства – уж как умело.
Система была совершенно не приспособлена для управления, выражаясь по-современному, методами «мягкой силы», то есть не принуждением, а стимулированием. Не то чтобы царизм вовсе не пробовал действовать «по-хорошему», но всякий раз выходило неуклюже: результат получался либо обратным, как после зубатовского эксперимента или Октябрьского манифеста, либо в лучшем случае временным, как после столыпинской реформы.
Поэтому обычно Власть полагалась на более привычные, полицейские средства «общественного умиротворения», которыми владела гораздо лучше. Проблема заключалась в том, что подобного рода терапия всегда борется с симптомами болезней, но не с их причинами.
Тайная полиция
России принадлежат два сомнительных исторических «достижения». Здесь в 1870-е годы зародился организованный революционный терроризм, а затем возникла первая по-настоящему профессиональная спецслужба. За четверть века войны с революционным подпольем и общественным брожением империя создала почти идеальную машину надзора и быстрого реагирования.
Притом что обычная полиция, следящая за бытовым порядком, работала неважно и страдала от вечной нехватки кадров, полиция тайная по организации, численности и опытности не имела себе равных в мире. Это и неудивительно, поскольку никакому другому из тогдашних государств не приходилось бороться со столь грозным антиправительственным движением.
В суровые времена Николая I органы государственной безопасности – Третье отделение и Жандармский корпус – в основном гонялись за химерами, подчас выдумывая заговоры, где их не было (например, в деле петрашевцев). При Александре II, когда революционная угроза стала реальностью, систему пришлось спешно перестраивать. Кое-что успел сделать граф Лорис-Меликов, преобразовавший «Третье отделение собственной его императорского величества канцелярии» (там было всего 72 сотрудника) в полноценный Департамент государственной полиции, но завершено переустройство было уже при Александре III.
Особенность полицейского государства среди прочего заключается в том, что оно никогда не обходится единой системой безопасности. Они всегда дублируются. Это происходит из-за того, что высшее начальство чувствует потребность перепроверять поступающую информацию и не хочет становиться заложником одной монопольной спецслужбы.
В законченном виде российская структура органов безопасности выглядела следующим образом.
Общее руководство осуществлял министр внутренних дел – вплоть до учреждения в 1905 году должности премьера это был самый влиятельный член правительства, фактически его глава.
Министру подчинялись два мощных ведомства, занимавшиеся борьбой с политической оппозицией: Жандармский корпус и Департамент полиции.
Основной контингент сил безопасности составляли жандармы, считавшиеся военнослужащими и имевшие обычные армейские звания. По всей стране существовали жандармские управления, в ведение которых входило наблюдение за общественными настроениями и нелегальными организациями, расследование государственных преступлений, розыск злоумышленников. Губернаторам начальники управлений не подчинялись и даже не всегда информировали их о своей работе. Отдельно функционировали жандармские органы на железных дорогах, которые представляли собой ключевую инфраструктуру империи и были уязвимы в случае транспортных забастовок или диверсий. Перед революцией в России было в общей сложности 108 региональных и транспортных жандармских управлений, где служили почти пятнадцать тысяч человек.
Если Жандармский корпус можно назвать «телом» системы безопасности, то его «мозгом» являлся Особый отдел Департамента полиции, созданный в 1898 году.
Отдел, поначалу очень маленький, постепенно разрастался и в конце концов объединил работу восьми отделений. Первое ведало охраной высочайших особ, контрразведкой и нереволюционными партиями. Второе – социалистами-революционерами. Третье – социал-демократами. Четвертое – националистами и кадетами (последние считались «полуреволюционерами»). Пятое – дешифровкой и перлюстрацией. Шестое – кадрами. Седьмое – общими вопросами политической благонадежности (что разрешать, а что запрещать). Было еще и восьмое, «особо секретное», для работы с тайной агентурой.
В ЦСА (Центральном справочном аппарате) имелась тщательно разработанная картотека не только по партиям, организациям и кружкам, но и по всем людям, попадавшим в поле зрения тайной полиции – в конце концов там наберется два с половиной миллиона учетных карточек.
На региональном уровне Департамент развернул еще и сеть оперативных управлений – так называемых «охранных отделений». Со временем они приобрели такую известность, что термином «Охранка» иногда стали называть вообще все органы политической полиции, тем более что жандармы, «охранники» и представители Особого отдела часто работали вместе, помогая другу другу или конкурируя между собой.
До 1902 года охранные отделения имелись только в трех главных городах империи – в Санкт-Петербурге, Москве и Варшаве, где требовалась особая бдительность. При самой большой Охранке, московской, существовало спецподразделение «Летучий отряд филеров». В нем служили лучшие мастера слежки, сыска и арестного искусства. Их по необходимости перебрасывали в любую губернию.
