Соболевский с Морозовой жили на два дома. Их общие дети Глеб и Наталья носили фамилию Морозовы, а по отчеству были Васильевичи и считались незаконнорожденными (усыновлены отцом они были много лет спустя). То, что подобное положение создавало массу неудобств, — мягко сказано. Ничего позорнее, чем писать в графе: «Незаконнорожденный», представить себе было невозможно; типичный пример — судьба Николая Корнейчукова, он же Корней Чуковский, так и не сумевшего до конца дней избавиться от комплекса человека с позорным пунктом в метрике. Морозова с Соболевским своим образом жизни демонстрировали окружающим, что они выше предрассудков. Скорее всего, сочетаться церковным браком пара не могла из-за жестких условий завещания Абрама Морозова, предвидевшего подобный ход событий. В случае повторного замужества вдова лишалась фамилии Морозова, а вместе с ней и громадного наследства (зная характер Абрама Абрамовича и его страстную любовь к супруге, подобного иезуитства вполне можно было ожидать).
Так что известная ревнительница женского равноправия и учредительница первого женского клуба оказалась чуть ли не единственной из «публичных фигур», осмелившихся жить в гражданском браке открыто. При тогдашних нравах поведение Варвары Алексеевны было откровенным вызовом, почти скандалом. Что на самом деле происходило за стенами особняка на Воздвиженке, как относились к Соболевскому старшие сыновья Морозовой, что чувствовали имевшие приходящего отца младшие дети, остается загадкой. Сочувствуя всей душой неимущим студентам, бедным курсисткам и скромным учительницам, надолго поселявшимся в ее доме, Варвара Алексеевна едва ли была способна на проявление нежных чувств к своим родным. «Она не была ни нежной матерью, ни женой: вообще нельзя было заметить, чтобы она к кому-нибудь горячо относилась из окружающих ее близких людей», — признавалась ее невестка Маргарита Морозова, безуспешно пытавшаяся сблизиться со свекровью («Мы были разного воспитания и очень разных характеров»). О жесткости и непримиримости величайшей московской благотворительницы ходят легенды. Рассказывают, что она прекратила всяческие отношения с родной сестрой Татьяной, оставившей мужа ради знаменитого врача-гинеколога Владимира Федоровича Снегирева. Узы церковного брака Варвара Алексеевна считала священными. Хотя Татьяна Алексеевна со Снегиревым рассталась и жила отшельницей, Варвара Алексеевна якобы не пожелала пойти за ее гробом, когда та скончалась. И опять мифы и легенды: Т. А. Хлудова, в замужестве Мамонтова, скончалась в 1909 году в Сочи, а вовсе не в Москве.
День за днем Варвара Алексеевна воплощала в жизнь свои идеи и постоянно самосовершенствовалась. В пятьдесят начала учить немецкий и вскоре читала классику в подлиннике, брала уроки русской литературы. Каждый день непременно час проводила за роялем, разучивая новые пьесы. Дочь Наталья вспоминала, что у Варвары Алексеевны были прекрасные педагогические способности, — до поступления в 7-й класс гимназии мать занималась с ней по многим предметам сама. Наталья Васильевна Морозова единственная из детей оставила хотя бы краткие воспоминания. Писала она их в 1958 году, поэтому не забыла рассказать и про социалистические взгляды матери, и как она вызволяла из тюрьмы революционеров, и об обысках, уверяя, что В. А. Морозова непременно пошла бы в революцию, если бы до нее дожила. И стала бы «крупным работником в мире просвещения».
Про старших братьев Наталья почти не упоминает. Судя по всему, отношения с ними у ее матери были крайне натянутыми, но опять-таки об этом можно только догадываться. Хотя пройтись насчет деспотичности Варвары Алексеевны считал своим долгом каждый мемуарист. Новая семья плюс излишне щедрая благотворительность конечно же не могли не вызывать раздражения. Виноградов прямо так и пишет, что все трое сыновей «ярой ненавистью» ненавидели ее либерализм, а заодно и саму «мамашу», и «с этим недобрым чувством прожили до конца своих дней». Так это или нет, но Арсений, Иван и Михаил сделали достаточно много того, что могло быть ненавистно их матери. Не потому ли они возводили немыслимые мавританские замки, проигрывали состояния и собирали ультрасовременную живопись?
Михаил Морозов
В 1887 году у Варвары Алексеевны родилась дочь Наталья. Спустя четыре года женился старший сын. Совершеннолетий, он имеет право на морозовские миллионы, а не на жалкие семьдесят пять рублей в месяц, выдаваемые «строгой мамашей». Михаилу исполняется 21 год, и студент историко-филологического факультета в одночасье становится богачом. Начинается настоящая, красивая жизнь. Он венчается в Университетской церкви с восемнадцатилетней красавицей Маргаритой Мамонтовой. Шикарная свадьба, обед в ресторане «Эрмитаж», где гуляет «вся Москва», за ней — сказочный медовый месяц, растянувшийся на целых полгода. Они мчатся в Санкт-Петербург, где их ждет люкс в «Европейской», опера, театры и Эрмитаж. Оттуда восточным экспрессом в Париж, потом на юг, в Ниццу и Монте-Карло, поближе к рулетке.
В Москву молодые возвращаются лишь ранней весной, а осенью въезжают в собственный дом, точнее, во дворец с белоснежной колоннадой и зимним садом
[87]. Новая хозяйка еще недавно вела более чем скромную жизнь и в роскошном особняке с лакеями, экономкой, горничными, поварами, кухаркой и буфетчиком чувствовала себя неуютно. Жить в нем было идеей мужа.
Прежним владельцем дома на Смоленском бульваре был чаеторговец Константин Семенович Попов, получивший в наследство крупнейшую в России компанию по торговле чаем: дядя Константин Абрамович оставил племяннику ни много ни мало чайные поля в Китае и несколько десятков чайных магазинов в придачу (отнюдь не только на родине). Новый глава «Товарищества братьев К. и С. Поповых» не подвел дядюшку и продолжил семейное дело. Константин Попов устроил возле города Батума первые в России чайные плантации, а прибывшие на помощь китайцы наладили производство нашего, отечественного чая.
В то время как на берегу Черного моря затевалось чайное производство, в Москве новоявленный миллионер строил себе дворец. Участок для него был куплен на Садовом кольце, на углу Смоленского бульвара и Глазовского переулка (по имени бывшей владелицы — генерал-майорши Аграфены Глазовой; переулок до сих пор так и называется). Понимание собственной значимости у К. С. Попова явно имелось, иначе он не выбрал бы архитектором Александра Резанова, помогавшего Константину Тону при строительстве величественного храма Христа Спасителя (который мы имеем счастье лицезреть и поныне, хотя и в посредственной копии). Еще до того, как профессор архитектуры Резанов построил дворец великому князю Владимиру Александровичу на Дворцовой набережной, по соседству с императорским, и сделался невероятно популярным, московский миллионщик Солдатенков заказал ему перестроить в греческом стиле особняк на Мясницкой улице. «В стилях», как выражались тогда (подобную манеру принято еще называть эклектикой или «архитектурой разумного выбора»), А. И. Резанов строил мастерски и умел удивительно тонко переходить от одного стиля к другому, что и продемонстрировал в особняке на Смоленском.
