Из маршанов особым доверием пользовался у него Воллар. Поэтому в отличие от Щукина, заставлявшего Воллара доставать все имеющиеся в наличии полотна, Морозов просил показывать именно те, которые сам торговец считал лучшими. После выставки 1907 года Иван Абрамович купил сразу четыре холста: два пейзажа с горой Святой Виктории, той, что художник год за годом писал в Эксе, импрессионистическую «Дорогу в Понтуазе» и «Натюрморт с драпировкой». Пять лет спустя он приобретет второй натюрморт — «Персики и груши» и выделит для него почетное место в собрании — над диваном. Картина эта была его самой любимой.
Покупать Сезанна Иван Абрамович будет шесть лет подряд, отдавая Воллару за каждое полотно по 20–30 тысяч франков. Морозов платил не торгуясь. Он был как раз таким клиентом, о каком любой владелец галереи может только мечтать. Дороже Сезанна в те годы в Париже стоили разве что Моне и Ренуар: недавно ставшие классиками импрессионисты сильно вздорожали и продолжали расти в цене. Московский музей Сезанна на Пречистенке тоже рос день ото дня. Его украшением становились «Девушка у пианино», исполненная в «романтической» манере темных тонов и плотно наложенных красок; «Сосна близ Экса», о которой так образно рассказывал в своих лекциях Николай Пунин
[113], за преклонение перед французским искусством и поплатившийся в известные годы.
Особенно настойчиво Иван Абрамович искал картины так называемого «голубого», последнего периода в творчестве Сезанна. Несколько лет все присматривался да никак не мог остановиться на чем-то определенном. Удивительные были тогда времена: предложение опережало спрос. Натюрморты — бери, какой нравится; пейзажи — выбирай любой. Но «голубого» все не было. Приходилось ждать. Воллар не подвел, нашел то, о чем мечтал лучший и любимый его клиент. Давно пустовавшее место на стене в 1912 году наконец-то было занято вожделенным «Голубым пейзажем».
История с Сезанном — характерный пример морозовского подхода к коллекционированию, подхода, доходящего до абсурда: держать пустое место, точно зная, какая именно работа должна там появиться рано или поздно. Морозов как будто резервировал за каждым художником только ему предназначавшееся пространство. Иначе зачем было, приступая к очередной развеске, добиваться от Матисса информации о размерах его будущей картины. Действительно, а вдруг потом не поместится? Боясь упустить вещь, Морозов подчас покупал «не глядя», довольствуясь одной только черно-белой фотографией
[114]. Торговцы сердились, когда Иван Абрамович потом возвращал им картины. Но возражать не смели: новая работа с соседними не гармонировала, и все тут. Переубеждать было бесполезно. И соблазнять «проходными» работами не имело смысла. И. А. Морозов вполне мог позволить себе шедевры. И лучших декораторов, и лучших архитекторов.
Лев Кекушев был из их числа. Дом на Пречистенке архитектор сумел осовременить с редкой деликатностью. Уже неактуальная пышность эклектичного убранства 70-х годов исчезла, уступив место интерьеру в духе модного в начале века модерна. Анфиладу зал украсили картины — ничего другого там и не требовалось. А вот в музыкальном салоне просто необходима была настенная роспись. Иван Абрамович начал поиск декоратора. Друзья-художники предлагали остановиться на ком-нибудь из «своих», русских. Но выбирать было не из кого: Врубель, написавший панно для морозовских особняков — «Фауста и Маргариту» для Алексея Викуловича, а для Саввы Тимофеевича — «День», «Утро» и «Вечер»
[115], был уже тяжело болен. Виктора Борисова-Мусатова, который вполне мог бы справиться с такой задачей, и вовсе не было в живых. Строительные работы в особняке продолжались, когда Иван Абрамович осматривал парижский особняк члена академии, министра правительства и обладателя превосходной коллекции французских художников XIX века барона Кошена
[116]. Оформил его, как мы уже упоминали, Морис Дени. Морозову этот художник не просто нравился, он следовал в списке любимцев сразу же за Сезанном.
Морис Дени, или Французы в Москве
Дени еще юношей решил стать христианским живописцем. Впоследствии он даже создаст «Мастерские религиозного искусства». Действительно, мифологические сюжеты присутствовали почти на всех его холстах. И Морозову это нравилось. Первую картину Мориса Дени — маленький красивый «Святой источник в Гиделе» — коллекционер купил в Салоне Независимых и даже, против обыкновения, решил познакомиться с ее автором. Тот был страшно польщен и пригласил перспективного покупателя в Сен-Жермен-ан-Ле, к себе в мастерскую. Чтобы добраться до парижского пригорода, требовалось несколько часов, которых Иван Абрамович не пожалел. Стояла весна. Расцветающий сад придавал усадьбе неизъяснимое очарование. Идиллия… Путешествие, однако, было предпринято совсем для другого. Морозов приехал покупать картины. В мастерской художника выбирать и приятнее, и дешевле. К тому же все на виду, включая мольберты с незаконченными работами. Морозов остановился на двух холстах. Купил «Вакха и Ариадну», а «в пару» ему — «Полифема» (полотно даже не было дописано, но Иван Абрамович все равно решил зарезервировать его за собой). Но этим русский коллекционер не ограничился. Визит Морозова имел для обитателя усадьбы приятные последствия. Спустя несколько месяцев Дени получил важный заказ: декоративные панно для московского особняка.
Морозов послал Дени точные размеры зала и намекнул, что хотел бы иметь сюжеты из классической мифологии. Художник предложил историю Психеи, пересказанную Апулеем. Морозов не возражал. Таинственная повесть о соединении Души с Любовью (читай: Психеи с Амуром) идеально подходила для музыкального зала «по своему идиллическому и полному тайны характеру», как выразился сам художник. Старинную легенду Дени собирался «переложить на современный лад», скомпоновав в пяти сценах. К работе он готов был приступить немедленно. Учитывая, что пять громадных панно — четыре на три метра каждое — дело ответственное и дорогостоящее, Дени попросил формального подтверждения заказа и полной свободы действий. Письмо из Парижа доставили на Пречистенку накануне венчания Ивана Абрамовича с Евдокией Сергеевной. Заказчик дал добро и отбыл в свадебное путешествие. Художник же вместе с женой Мартой отправился на север Италии, на Лаго Маджоре, где несколько месяцев занимался набросками пейзажей для будущих панно. Дени успел не только сделать восемьдесят эскизов, но и выставить их в парижской галерее Друо и удачно продать. Меньше чем за год все пять панно были закончены, хотя и не без серьезной помощи. Мэтр даже слишком положился на подмастерьев, доверив им работу над огромными полотнами. Не сказаться на качестве подобный «бригадный метод», разумеется, не мог.
