Как раз на фоне военных и послевоенных кризисов весной 1946 г. Минин написал свое пылкое письмо Сталину, требуя принять меры против тех типов взяточничества, которые он наблюдал вокруг себя. И, как мы видели, горькие сетования Минина по сути находили подтверждение в докладах правоохранительных ведомств.
«Обыденное и бытовое»
В письме Сталину, жалуясь на разрушительные последствия широкого распространения взяточничества, которым он стал свидетелем, Минин утверждал, что только решительная всесоюзная кампания, в том числе новые строгие законы, может «искоренить взятки и все, что с ними связано». Он настаивал, что партия должна бросить на борьбу все возможные ресурсы государства и общественности. Краеугольным камнем борьбы Минин полагал или публичное постановление Совета министров, или суровый новый указ Верховного Совета.
Разумеется, правоохранительные органы, преследуя взяточничество, встречали ряд трудностей. Взятка не оставляет явных улик: ни недостачи фондов или продукции, ни подделанной бухгалтерской отчетности, ни пустой кассы. Пока одна из сторон не ополчится против другой, их соглашение почти всегда остается в тайне59. Как правило, власти узнавали о подобных операциях, только если их участники оказывались недовольны результатом сделки, чувствуя, что «обмануты» или что «деньги пропали зря». В одном документе прокуратуры автор удивлялся наглым протестам взяткодателей, не получивших ожидаемого: «Невзирая на угрозу ответственности за дачу взятки, все же сообщали об этом в различные организации и требовали возвращения денег»60. В других случаях кто-то из соучастников начинал паниковать либо испытывать внезапные угрызения совести. Источники говорят, что взятки, которые каким-то образом были раскрыты и стали известны властям и повлекли за собой судебное преследование, – лишь самая вершина айсберга. Как во всех обществах, большинство советских взяткодателей и взяткополучателей жили спокойно, не разоблаченные и не наказанные.
Наблюдения Минина сильно взволновали по крайней мере одного партийного деятеля. 15 мая 1946 г. А. А. Жданов передал копии письма Минина в Министерство юстиции СССР и Верховный Совет СССР. Жданов потребовал немедленных действий от важнейших правоохранительных ведомств страны. В качестве секретаря ЦК он попросил их руководителей ответить на письмо Минина, в том числе «сообщить свое мнение и как они оценивают положение со взяточничеством»61. Поскольку запрос делал Жданов, значит, инициатива исходила от партийной верхушки, а не от самих этих ведомств62.
Ведомства поспешили откликнуться на просьбу Жданова. Однако, что примечательнее всего, реакция их со временем становилась все сдержаннее и сдержаннее. Поначалу они соглашались с меткими наблюдениями Минина, подтверждая, что взяточничество на всех уровнях советского общества и в самой партии представляет большую проблему, которая требует немедленного и пристального внимания -в том числе новых строгих законов. Но под конец предпочли (вместе с ЦК) не признавать тяжесть проблемы ни публично, ни в доступной нам частной корреспонденции, преуменьшая ее последствия и отказываясь принимать серьезные меры.
* * *
Министр юстиции Рычков прислал Жданову свой первый отклик на колкие замечания Минина 23 мая 1946 г.63 Рычков соглашался, что Минин по большей части прав. «Хотя автор письма, быть может, чересчур обобщает факты взяточничества… взяточничество в последнее время, особенно за период войны, безусловно приобрело распространенный характер», – подтверждал он. И признавался: «Несомненно также, что борьба с этим злом ведется чрезвычайно слабо». В отдельном письме секретарю ЦК Н. С. Патоличеву Рычков повторил некоторые жалобы Минина, назвав критику с его стороны «совершенно правильной». «В ряде организаций, – констатировал он, – преимущественно связанных с обслуживанием населения, а также со снабжением (ж. д. транспорт, жилищные органы, домоуправления, базы снабжения продовольственными и промышленными товарами и т. п.), взяточничество стало почти обыденным, бытовым явлением»64.
Столь откровенная оценка взяточничества как «почти обыденного, бытового явления» поистине поразительна. Рычков пошел дальше, справедливо указав на сотрудников самой правоохранительной системы: «Даже органы суда, прокуратуры и милиции нередко оказываются зараженными взяточничеством». Здесь используется мининская метафора коррупции как заразной болезни: взяточничество, по словам Рычкова, «заражает» те самые органы, которые призваны его искоренять. Впрочем, и работники правовой системы, и партийные контролеры говорили о взяточничестве как о симптоме опасной разновидности морального разложения, которая, как и прочие формы порока, считалась чрезвычайно заразной. Коррумпированные служащие, по их представлениям, заражали других слабохарактерных людей, склоняя их к преступной деятельности.
Рычков утверждал также, что борьба со взяточничеством требует «преодоления примиренческого отношения членов партии к этому позорному явлению»65: многие партийцы, зная примеры взяточничества, молчат, вместо того чтобы сообщить о преступлении властям66. По словам Рычкова, партия, комсомол и профсоюзы не справились с воспитательной работой, необходимой, дабы изменить столь снисходительное отношение. Бывают, писал он, даже случаи, когда руководящие партийные работники бросаются на защиту коллег-взяточников: «С таким примиренческим отношением к взяточникам и пассивностью партийных организаций и членов партии в деле борьбы со взяточничеством необходимо покончить». В целях борьбы с этим примиренчеством в партии министр юстиции призывал ЦК издать постановление «о борьбе со взяточничеством», проект которого прилагал. Далее он называл одной из причин повсеместного взяточничества во время и после войны тот факт, что суды если и карают за него, то недостаточно строго. Сам Рычков несколько лет доказывал, что судьи плохо работают, не приговаривая к лишению свободы значительную часть осужденных67.
И действительно, характерная черта послевоенных разбирательств – разница в наказании взяткодателей и взяткополучателей. Как упоминалось в главе 3, статистика Министерства юстиции показывает, что в среднем наказания для взяткодателей во время войны стали существенно легче и тех, кто предлагал взятки, карали куда менее сурово, чем тех, кто принимал, хотя закон требовал наказывать взяткодателей строже68. Согласно ряду источников, взяткодателям и посредникам зачастую вообще не предъявляли обвинений, даже если следствие устанавливало их личность69. Можно сделать вывод, что судьи сочувствовали бедам простых людей, вынужденных незаконно платить за многое в военные и первые послевоенные годы. Наверное, судьи зачастую либо не считали дачу взятки преступлением, либо думали, что взяткодателя извиняют тяжелые обстоятельства.
Тем не менее из некоторой корпоративной солидарности, предвещавшей серьезные конфликты по поводу судьбы кампании, министр юстиции Рычков пытался где только можно снять вину с судебной системы. Основную долю ответственности он перекладывал на милицию и следователей прокуратуры, которые якобы плохо разыскивают виновных и расследуют их дела. Признавая возможную роль мягких приговоров, Рычков пользовался любым случаем подчеркнуть упущения органов прокуратуры и милиции: дескать, не находят достаточно доказательств и вообще ведут борьбу со взяточничеством очень слабо. Следователи прокуратуры собирают доказательства бессистемно, а милиционеры не реагируют на сигналы от осведомителей и не производят необходимые аресты70. Рычков признавал, что в делах о взяточничестве выявить виновных трудно, но настаивал, что преступников можно раскрыть при тщательном ведении следствия (прокуратурой) и хорошей агентурной работе (милиции). Действия прокуратуры с начала 1945 г. он расценивал как неэффективные71.
