Призванная отправлять правосудие в делах чрезвычайного военно-политического значения, Военная коллегия в разгар террора после закрытых, секретных и коротких разбирательств, продолжавшихся всего несколько минут, бестрепетно осуждала десятки тысяч «изменников» и прочих «контрреволюционеров» на смерть за выдуманные «террористические» преступления; еще многие тысячи приговаривались к длительным срокам заключения2. С февраля 1937 г. по сентябрь 1938 г. органы безопасности составили списки (все они подписаны Сталиным) более 44 тыс. чел., которых надлежало расстрелять или надолго отправить в лагеря, и ульриховская Военная коллегия неукоснительно выносила соответствующие приговоры3. В награду ей дали просторное новое здание, куда она и перебралась из тесного строения в центре Москвы, где ютился Верховный суд4. За работу по осуждению «врагов народа» Ульриху присвоили звание генерал-полковника юстиции; другие судьи коллегии также получили военные звания. Ульрих с гордостью носил военную форму до конца жизни.
Однако, что примечательно, весной 1948 г. Управление кадров ЦК объявило, будто Ульрих каким-то образом потворствовал получению взяток его приближенными в нескольких щекотливых политических делах. Самого Ульриха в контрреволюционной деятельности не обвинили, в отличие от столь многих самых видных судей страны, расстрелянных как «враги народа» в 1937-1938 гг. Его опорочили утверждениями о попустительстве коррупции и тесной связи со взяточниками. В конце концов, некоторые его сослуживцы по Военной коллегии тоже были запятнаны обвинением, что они брали взятки или смотрели сквозь пальцы на взяточничество в своей среде.
Тот факт, что некоторые высокопоставленные судьи из главного советского военного судебного органа после войны оказались замешаны не в чем-нибудь, а в скандале по поводу взяточничества, – загадка, стоящая внимания. Тогда, собственно, пошли разговоры, что взятки берут сотрудники ряда московских органов военной юстиции, от военных трибуналов низшей инстанции до самой Военной коллегии Верховного суда СССР, высшего военного суда страны. Такие обвинения не случайно всплыли, как раз когда режим прилагал огромные усилия, чтобы разыскать и покарать военных преступников, в том числе советских граждан, сотрудничавших с нацистами.
Изучение обвинений во взяточничестве работников московских военных судов позволяет воссоздать важную предысторию еще более крупного скандала, который потряс высшие советские суды в 19481952 гг. и стал одним из самых поразительных коррупционных дел в истории Советского Союза. Через Военную коллегию следователи в дальнейшем проследили нить к предполагаемой коррупции в других высших судах по всему СССР. Об этом экстраординарном и практически неизвестном деле пойдет речь в следующей главе.
В связи с делом Ульриха возникает несколько интригующих вопросов. Почему Сталин в тот момент санкционировал атаку на Военную коллегию Верховного суда и в конечном счете на надежнейшего «судью-вешателя» Ульриха на основании обвинений в коррупции? Как советские учреждения военной юстиции оказались тогда причастны к скандалу в связи со взяточничеством? Какие черты сталинской политической и правовой системы способствовали возникновению необычных дел о коррупции в военных судах?
Упомянутый скандал в военных судах никогда подробно не освещался ни в научной литературе, ни в популярной прессе. Но, смею утверждать, внимательное изучение этих дел может пролить свет на важнейшие элементы позднесталинского государства, а также углубить наши знания об аспектах высокой политики в послевоенные годы5. Эти дела помогают увидеть, как обвинения в коррупции использовались, чтобы приструнить определенные учреждения или отдельных людей и осуществлять центральный контроль над правовой системой. Многие наблюдатели отмечали, что атаки государства на коррупцию, где бы они ни происходили, зачастую преследовали политические цели, выходившие далеко за рамки искоренения взяточничества среди функционеров6.
Главные послевоенные политические, юридические и идеологические заботы повлияли на меры против коррупции в судебных органах. Одержимость режима разоблачением контрреволюционеров, военных коллаборационистов и других виновных в «государственных преступлениях» заставляла его бурно и безудержно реагировать на любой намек на коррупцию в военных судах. Партийное руководство считало непреложной необходимостью пресечь незаконные сделки между судебными работниками и просителями, способные свести к минимуму наказания контрреволюционеров и военных изменников7. Вдобавок прокуроры в таких делах, явно уполномоченные Сталиным нападать на военные суды, использовали агрессивные методы получения компрометирующих материалов и признаний. Как обычно в сталинской политической практике, партийные и прокурорские следователи обнаруживали заговоры чуть ли не на каждом шагу. (Та же склонность к силовому давлению и зачастую та же сверхподозрительность проявились, хоть и несколько иным образом, в ходе расследования скандалов в верховных судах, подробно описанных в главе 8.) Наконец, в данной главе показан отдельный пример того, как партийные руководители эпохи позднего сталинизма стали прибегать к обвинениям во взяточничестве (и других типах коррупции) в качестве эффективного ненасильственного политического орудия, одного из тех, что продолжали применяться и позже. Превращение обвинений в коррупции в политическое оружие – одно из объяснений, почему послевоенный сталинский период представляет собой переходный момент в истории советских антикоррупционных усилий.
Предпосылкой дела о взяточничестве в военных судах послужила «кампания» против взяточничества, развернутая летом 1946 г. (см. главу 5). К началу 1947 г. она уже выдохлась. Судя по небольшому количеству арестованных и осужденных, кампания оказалась малоэффективной и проводилась без энтузиазма. Забуксовала она не в последнюю очередь из-за проволочек и поиска виноватых в самих правовых ведомствах, которые знали, что незаконные отношения в известной мере существуют и в правоохранительных органах. Прокуратура и Министерство юстиции не решались привлекать внимание к коррупции среди собственных кадров и в собственных учреждениях, не желали обнаруживать слабость своих попыток бороться с ней. Некоторые партийные руководители выражали недовольство черепашьими темпами и скудными результатами кампании. Тем не менее кампания 1946 г. сделала партийные органы, суд и прокуратуру чувствительными к проблеме взяточничества и послала бюрократии предупреждение, что любой намек на темные делишки может вызвать тщательное расследование.
Кампания против взяточничества достигла еще одного результата, питавшего позднейшие обвинения: она подтолкнула рядовых граждан поставлять порочащую информацию о судьях, прокурорских работниках и других представителях правовой системы, которую партийное руководство при необходимости могло пустить в ход. Сталинская система постоянно требовала от советских людей доносить на коллег, сотрудников и пр., давая на них компрометирующие материалы. Огромная осведомительная сеть, при всех ее изъянах, демонстрировала заинтересованность режима в доносах и конфиденциальных наводках по поводу любого рода криминальных (и моральных) прегрешений. Иногда рассказы о предполагаемых должностных преступлениях, наводнявшие партийные и правоохранительные органы, служили политическим оружием против лиц, попавших в опалу. В ряде подобных случаев партийные власти решали принять в отношении обвиняемых какие-либо меры. Но, поскольку почти ни одно из таких расследований не вылилось в крупный скандал, стоит задаться вопросом, почему партийные руководители предпочли действовать столь быстро и круто, когда в 1947 г. в поле их зрения попали дела о взяточничестве в военных судах.
