Председатель Верховного суда СССР годами просил подобающее здание. Во время эвакуации из Москвы проблема помещений отошла на задний план, но после войны вновь стала приоритетной. «Отсутствие помещения, – как выразился Голяков, – создает для Верховного суда прямо катастрофическое положение». Некоторые судьи, жаловался один человек, ютятся в крошечных комнатках, «как в сарае», где невозможно сосредоточиться156. В этих же комнатках проводились и слушания – как ни невероятно, Верховный суд СССР не располагал залами заседаний. Ему приходилось ограничивать доступ в здание просителей, «так как их буквально негде принять»: «Само собой разумеется, что такое положение совершенно нетерпимо для высшего органа правосудия, который должен быть открыт для любого лица, у которого имеются основания быть недовольным решением суда». Из сотен жалобщиков, каждый день приходивших к дверям Верховного суда, лишь малая часть могла попасть на прием157.
А. А. Волин, как только осенью 1948 г. возглавил Верховный суд СССР, принялся не менее энергично высказывать те же претензии. 14 сентября, в свой первый день в должности председателя Верховного суда, он написал Сталину, что в кабинетах громоздятся грозящие в любой момент рассыпаться кучи из десятков тысяч нерассмотренных дел и жалоб. В помещениях суда, и без того тесных, лежали более 11 тыс. папок с делами и 14 тыс. с жалобами: «Дела и жалобы без регистрации сваливались на пол под столы или в мешки, где и находились длительное время без движения… В результате Верховный суд СССР, как высший судебный орган, часто являет плохой пример для нижестоящих судов». Месяцем позже Волин в письме Сталину настаивал, что Верховный суд СССР должен иметь собственное здание: «Отправление правосудия в Верховном суде СССР происходит в исключительно тяжелых, вернее, в совершенно невозможных и недопустимых, с точки зрения закона, условиях». Вывод его был короток, суров и весьма справедлив: «Такое состояние Верховного суда СССР дискредитирует его как высший судебный орган и, в известной мере, роняет авторитет советского правосудия»158.
С учетом повседневных условий труда в высших судах Москвы -и новой лавины надзорных жалоб с середины 1947 г. – официальная картина «организованных» групп морально ущербных судей и «преступных» просителей и посредников, нарисованная руководством партии и Прокуратуры СССР, сильно усложняется. К развитию противозаконных отношений в верховных судах вело сочетание разных факторов. Мелкое взяточничество, сопутствующие традиции и практики подношений нашли в судах плодородную почву. Взяткодателям, взяткополучателям и посредникам открывалась масса возможностей, тем более в обстановке социальной нестабильности, хаоса, дефицита и прочих последствий войны и послевоенного восстановления. Люди, старавшиеся благополучно пробраться сквозь лабиринты судебной системы, имели веские мотивы к заключению сделок. У перегруженных и малооплачиваемых судебных работников тоже было много причин задуматься, не стоит ли им брать взятки.
Почему здесь? Почему сейчас?
В данном исследовании утверждается, что послевоенное «Дело верховных судов» (включая удар по Военной коллегии, о котором говорилось в предыдущей главе) представляло собой атаку на советские суды, наверняка санкционированную, если не полностью инициированную Сталиным.
Почему же высшие советские суды стали ареной столь жаркого скандала, и почему партийные руководители нападали на них так ожесточенно? Мы не можем дать окончательный ответ на эти любопытные вопросы. Информации не хватает, а многие архивные документы до сих пор недоступны. Возможно, дальнейшие исследования прольют свет на эту проблему, которая заставляет нас обратить внимание на механизмы политической власти во времена позднего сталинизма. Тем не менее представляется, что сочетание факторов, характерное для послевоенного сталинского периода, провоцировало и раздувало скандал 1947-1949 гг. Атака партийного руководства на высшие суды была обусловлена тем, что они вступили в противоречие с несколькими сталинскими целями первых послевоенных лет.
Сталинские устремления на «правовом фронте» в 1947-1949 гг. дают важный ключ к истокам скандала. После войны партийное руководство желало восстановить дисциплину в судах, являвшихся важной частью командно-административной системы. Сталин, безусловно, видел в судах в первую очередь карающую руку социалистического государства, оружие в революционной борьбе. Говоря словами председателя Верховного суда Голякова и министра юстиции Рычкова: «Все эти задачи настоятельно требуют, чтобы наши суды были достаточно гибким и оперативным орудием в руках партии и правительства, которые могли бы каждый день, каждый час использовать суды в качестве проводников своей политики»159. Однако, по мнению Сталина, судебная система после войны не ответила на призыв партии решительно защищать государственную собственность. (Он считал, что и военные суды не карают как следует коллаборационистов, «контрреволюционеров» и других политических преступников.) Неофициальные отношения и патронаж в судах грозят особенно пагубными последствиями, утверждало руководство. Работники суда и прокуратуры, изменявшие решения и смягчавшие приговоры под влиянием тайных материальных стимулов, ослабляли контроль партии над правовыми ведомствами. С точки зрения партийной верхушки, исполнение в полном объеме указа от 4 июня об ответственности за хищение государственного имущества и других репрессивных законов зависело от готовности прокуроров требовать самых суровых наказаний, а судей – применять их. Аресты и расследования посылали высшим судебным органам страны сигнал, что любой намек на слабость будет жестоко наказан. Таким образом, для Сталина скандал, скорее всего, служил способом призвать руководящих работников высших судов к ответу за недостаточно усердное преследование и не слишком строгие меры наказания контрреволюционеров, нацистских пособников, расхитителей государственной собственности, спекулянтов и прочих преступников, чьи действия шли во вред государству и основам его экономики. Раскрытие многочисленных реальных случаев взяточничества при помощи доказательств, полученных агрессивными методами следствия, и неиссякающего потока доносов давало Сталину и партийным органам возможность увольнять и дискредитировать (а иногда арестовывать и сажать в тюрьму) судей и других судебных работников.
Сталина также по-прежнему заботила лояльность отдельных лиц и целых учреждений; применительно к судам лояльность означала неукоснительное проведение в жизнь драконовской карательной политики партии. Борьба с коррупцией помогала осуществить важнейшую задачу режима после разгрома нацистов – укрепление достойных доверия государственных институтов в рамках послевоенной рецентрализации власти160. Сталин стремился задавить в советских учреждениях любые признаки самостоятельности, которую расценивал как неповиновение. В то же время он должен был гарантировать репрессивные полномочия судов ради сохранения политической власти и общественного строя161.
Неудивительно, что в ход вышеописанного дела, по-видимому, вмешивалась аппаратная политика162. В феврале 1948 г., когда расследование взяточничества в верховных судах набирало обороты, в правоохранительных ведомствах произошла «смена караула». Новый генеральный прокурор СССР Сафонов, наверное пытаясь сделать себе имя, взялся за расследование с особым рвением. Разумеется, в интересах Прокуратуры СССР было изобразить скандал как можно более крупным и далеко идущим, а в интересах Сафонова – объявить, что его следователи выявили и ликвидировали широкую преступную группу во главе с высокопоставленными судьями. Сами следователи, несомненно, полагали, что строят успешную карьеру, ловя крупную рыбу, преследуя ключевых судей как якобы продажных и прогнивших. Кстати, в конце 1949 г. во всесоюзном журнале прокуратуры «Социалистическая законность» появилась хвалебная статья о двух главных следователях по «Делу верховных судов» – К. В. Булаеве и Д. Л. Голинкове163. Конечно, об этом деле, полностью засекреченном, в статье не говорилось ни слова, но она прославляла самоотверженные усилия следователей, которые выводят на чистую воду крупных взяточников и расхитителей государственной собственности и пресекают их подрывную деятельность. Административный отдел ЦК поощрял энтузиазм (если не сказать: одержимость) Сафонова и его сотрудников, хотя порой натягивал вожжи, притормаживая следствие.
