Любава порылась у себя в сумочке, достала плитку шоколада «Россия – щедрая душа», пачку лимонного печенья, подумала и, добавив ещё тысячу рублей, протянула всё это старой женщине.
– Это зачем же? – удивилась Лапушкина и, покачав головой, отстранилась от дара. – Не надо, я же, как всякий сознательный советский гражданин, должна отвечать на вопросы милиции. Это мой долг.
– Всё верно, бабуся, – схватив всё на лету, проговорил Ринат, – но дело в том, что у нас сегодня проходит акция.
– Акция?
– Да, поощрение сознательных граждан! Начальство выдало нам на проведение акции провизию и деньги.
– А ты не врёшь? – неожиданно перешла на «ты» Авдотья Егоровна.
– Честное тимуровское! – по-гусарски щёлкнул каблуками Ринат.
– Ну, тогда спасибо, – улыбнулась Авдотья Егоровна, с нежностью прижимая к груди шоколад и печенье, вкус которых она почти забыла. А купюру она сразу спрятала в карман.
Когда они сели в машину, Ринат с улыбкой укорил напарницу:
– Ты хоть бы предупреждала о намечающейся акции благотворительности.
– Так это у меня экспромтом вышло, – оправдалась Любава с ответной улыбкой.
– Ну, если только экспромт, – проворчал Ринат, полез в бумажник и вытащил оттуда пятьсот рублей.
– Что это? – удивилась Любава.
– Деньги. Разве не видишь?
– Не надо, Ринат!
– Бери-бери, как говорилось в одной старой рекламе, я не халявщик.
– Но ты же не можешь нести ответственность за всё, что придёт мне в голову.
– Это точно, – согласился он.
– И потом, у тебя семья! А я одна, – вздохнула она незаметно.
– На мои семейные обстоятельства как раз и списывается шоколад и печенье. И если ты будешь возражать, я обижусь.
– Если только так, – улыбнулась Любава и спрятала купюру в кошелёк.
«И добрая, и красивая, – думал Ринат, разглядывая девушку в зеркало, – одним словом, гарна дивчина! И где же тот хлопец, что оценит и полюбит нашу умницу и красавицу».
– Ты на дорогу смотри, – улыбнулась Любава, заметив его взгляд и, вероятно, прочитав его мысли.
– Я и смотрю, – отозвался он благодушно. И спросил: – Тебе никого не напоминает словесный портрет, данный Лапушкиной?
– Вроде никого, – ответила Любава. – Среди проходящих по делу пока нет ни одной рыжей женщины.
– Это мог быть парик.
– Скорее всего, именно он и был, – согласилась Любава. И спросила: – А ты думаешь, кто мог отравить Костюкова?
– Например, Попова, – ляпнул Ринат.
– Тю! Зачем ей травить своего квартиранта?
– Может, он ей денег задолжал?
– Она говорит, что нет.
– Свидетелям на слово верить нельзя.
– Поповой можно, – уверенно сказала Любава.
– Это ещё почему? – спросил он.
– Потому что если даже допустить, что ты прав в той части, что он задолжал ей деньги, то ей его не травить нужно было, а вытрясти из него задолженность. Однако я уверена, что Костюков платил Калерии Геннадьевне вовремя. Правда, на этот раз денег она от него не дождалась. Но как я поняла, это должен был быть не долг, а задаток. Ведь он платил ей каждый месяц вперёд.
– Точно. Что ж, убить Вадима мог Рашид Каримов.
– Ему-то это зачем?
– Приревновал его к своей Ольге.
– Каримов выгнал Переверзеву – это раз, а во-вторых, я вообще сомневаюсь, что они были знакомы.
– Кто, Переверзева и Костюков или Костюков и Каримов?
– И те и те!
– Тебе не угодишь! – рассмеялся Ринат.
– Ты ведь и сам не веришь в то, что только что насочинял.
– Не верю, – легко согласился он.
– Тогда что?
– Искать будем дальше.
– Но у меня такое впечатление, что мнимую благодетельницу от Пенсионного фонда мы не найдём никогда, – вырвалось у Любавы.
– Всё может быть, – то ли усомнился, то ли согласился Ринат.
Глава 16
Крупные редкие капли тёплого сентябрьского дождя плюхались в пыль на обочине дороги и не спешили впитываться, так и лежали под лучами заходящего солнца, отсвечивая всеми оттенками топазов и рубинов. Жаль только, что мало кто из людей, спешащих по своим делам, обращал на них внимание. Нынешний ритм жизни не склоняет к созерцанию, любованию, прекрасным и философским раздумьям о скоротечности и ценности жизни. Какая уж там философия, если глаза прикованы к гаджетам, а уши заткнуты наушниками. Но, как говорил когда-то Спиноза, «невежество – это не аргумент».
Примерно такие мысли, как это ни странно, занимали ум следователя Александра Романовича Наполеонова, пока он ехал из Следственного комитета в коттеджный посёлок подруги детства.
Особенно хорошо ему было думать, когда он останавливался на светофорах, замедлял скорость на перекрёстках, а то и вовсе оказывался в пробках. Пробки были небольшими и рассасывались за несколько минут, поэтому не напрягали и тем более не вызывали ярости.
Во время стояния в одной из таких пробок Шура позвонил матери и сказал, что ночевать останется у Мирославы.
– Шурочка, родной, – проговорила в трубку с лёгкой иронией Софья Марковна Наполеонова, – ты приезжай домой хотя бы раз в неделю, а то ведь может дойти до того, что при встрече я не узнаю родного сына.
– И не пустишь его в дом? – хихикнул Шура.
– Вот-вот, – подтвердила его предположение мать.
– В таком случае я лягу на коврике возле порога, свернусь клубочком и просплю до рассвета.
– На всё-то у тебя найдётся ответ, – хмыкнула мать.
– Ах, мама, – с притворной печалью отозвался сын, – поработала бы ты на моём месте и не такому бы выучилась.
– Своё место ты выбрал сам! – ответила Наполеонова.
– Что верно, то верно, – охотно согласился он и пожелал: – Спокойной тебе ночи! И сладких снов.
– Сегодня я домой вернусь поздно! – ошарашила его мать.
– То есть, – удивился и забеспокоился он одновременно, – у тебя появился поклонник?
– И даже два! – рассмеялась она. – Мы идём сегодня на ночной концерт знаменитости, приехавшей из Австрии. Билеты дорогущие! Но Паулина достала их бесплатно на благотворительной акции. Билета как раз три! Для Паулины, Валерии и для меня.
– А Данил Палыч? – спросил Шура о муже подруги матери.
– Даниле Павловичу все эти концерты как быку Василию фрак! Зато он приедет за нами на машине к окончанию концерта.
– Может быть, тебе тогда лучше заночевать у них? Чего гонять мужика взад-вперёд по ночному городу?
