– Может, ты и прав, – согласилась мать. – Во всяком случае, созвонимся завтра. Пока!
– Пока!
Когда Наполеонов въехал в коттеджный посёлок, дождь уже закончился. В посветлевшем небе едва угадывался серебряный серпик месяца, прозрачные сумерки, точно сиреневую вуаль, осторожно развевал ветер.
Морис открыл ворота и завёл в гараж брошенный Наполеоновым на подъездной дорожке автомобиль.
Ворвавшись с ходу в кухню, Шура нос к носу столкнулся с Мирославой.
– А где Морис? – удивлённо спросила она.
– Ставит в гараж мою машину, – небрежно отозвался Наполеонов.
– И с какого перепугу он тебя так балует? – В голосе подруги Шура расслышал нотки неудовольствия и, одарив её широкой улыбкой, ответил: – Миндаугас меня любит! Не то что некоторые! – Он скорчил недовольную мину.
– Ты не девушка, чтобы он тебя любил!
– Я не в том смысле! – возмутился Наполеонов и добавил ехидно: – Каждый думает в меру своей испорченности.
– Ладно уж, неиспорченный, иди мойся. Скоро ужинать будем. – Она легонько шлёпнула его кухонным полотенцем по спине.
– Морис! Она дерётся! – пожаловался Шура вошедшему в кухню Миндаугасу.
– Я знаю, – спокойно отреагировал тот.
– Так она и тебя бьёт? – сделал круглые глаза Наполеонов.
– Вроде бы нет, – ответил Миндаугас.
– Значит, она меня больше любит. – Шура подмигнул Волгиной.
– Само собой, – невозмутимо согласился Морис.
– Ты всё ещё здесь?! – прикрикнула на друга детства Мирослава.
– Одна нога здесь, другая там! – заверил он её и опрометью кинулся из кухни.
На ужин был борщ из утки и отбивные с картофельным пюре, именно так, как предпочитал Наполеонов. Сами хозяева любили гарнир из цветной капусты, а Наполеонов всегда ворчал, когда ему волей-неволей приходилось его есть. Грузди были засолены в бочке, в ней они и хранились в подвале, а теперь красовались на столе. Шура ел их с особым удовольствием, потому что, как он сам выражался, приложил руку к их собиранию. Они и вправду собирали их вместе с Миндаугасом. Правда, к засолке груздей Морис не допустил ни Шуру, ни Мирославу.
И самое главное – кроме пирога с курагой, была ещё коробка его любимых пирожных «Наполеон».
Конечно, целую коробку за вечер ему съесть никто не даст, но душу Наполеонова грело осознание того, что рано или поздно все эти пирожные окажутся в его животе. Морис и Мирослава, о странные люди, были к ним абсолютно равнодушны.
Под конец ужина Шура не выдержал и прошамкал с полным ртом:
– Мы её нашли.
– Прожуй, – сказала Мирослава, – а потом сообщишь, кого же вы там нашли.
– Да любовницу же Костюкова! Марину Чибисову! – воскликнул Наполеонов и закашлялся.
Миндаугас заботливо постучал его по спине, а Мирослава протянула стакан воды.
Откашлявшись и выпив воду, Шура обвёл их сердитым взглядом.
– Ты веришь, что она могла убить своего любовника? – улыбнулась Мирослава.
– В квартире никого, кроме них двоих, не было!
– Может, его замучили угрызения совести и он покончил жизнь самоубийством? – невинно предположил Морис.
– Щас! – огрызнулся Шура.
– Но какой мотив у Марины?
– Может, он её бросить хотел?
– Тоже мне трагедия, – фыркнула Мирослава.
– Для кого как, – не согласился Наполеонов.
– Давайте подумаем, кому выгодна его смерть, – предложил Морис.
– Как ни крути, только его жене, – ответил Наполеонов. – Но она была в санатории, и тому куча свидетелей!
– Кто-нибудь из оперативников ездил туда? – спросила Мирослава.
– Куда? – вытаращил глаза Шура.
– В санаторий.
– Я не могу выбрасывать государственные деньги на ветер! – отрезал Наполеонов. – Мы всё проверили по телефону, плюс ко всему нам выслали все необходимые бумаги.
– Ну, тогда, конечно, – хмыкнула Мирослава.
– Не вижу ничего смешного! – заявил Наполеонов, перебрался на диван и при этом, устраиваясь поудобнее, потревожил дремавшего там кота. Дон сердито фыркнул и спрыгнул на пол.
– Ваш кот пренебрегает моим обществом! И не скрывает этого! – с гримасой обиженного ребёнка пожаловался Шура.
– Просто ты его достал, – тихо проговорил Морис.
Мирослава расхохоталась.
– Уйду я от вас! – проговорил Наполеонов, поднимаясь на ноги.
– Куда это ты на ночь глядя собрался? – спросила Мирослава.
– Спать! В свою комнату!
– А, тогда ладно.
* * *
Сидя утром на работе и ломая голову над вечерним разговором в доме детективов, Наполеонов пришёл к заключению, что с вдовой Костюкова Анной Леонидовной необходимо поговорить ещё раз.
Сначала он хотел вызвать её к себе, но потом решил, что стены официального здания подействуют угнетающе на и без того тяжело переживающую потерю мужа женщину.
И он поехал к ней сам, предварительно позвонив по телефону.
Анна Леонидовна сказала, что она сегодня не собирается выходить из дома и он может приехать к ней, выбрав любое удобное для него время.
– Я подъеду сейчас, – проговорил следователь в трубку.
– Хорошо, я буду ждать.
Как по-домашнему это прозвучало, неожиданно для себя подумал он, точно она ждёт в гости старого друга. А ведь он, следователь Наполеонов, ей вовсе не друг, хотя и не враг, конечно.
«Получается прямо как в песне Владимира Семёновича Высоцкого: „И не друг и не враг, а так…“»
Грустная, однако, история.
С этими мыслями следователь и добрался до квартиры Костюковых.
По домофону Анна Леонидовна отозвалась сразу, следователь догадался, что женщина стояла возле двери. И когда он поднялся на площадку, дверь квартиры была распахнута.
– Здравствуйте, – проговорил он, чувствуя себя непрошеным гостем, бесцеремонно вторгшимся в обитель печали.
– Здравствуйте, заходите, – отозвалась Анна Леонидовна и включила в прихожей свет.
Прежде чем она успела наклониться, чтобы достать для него гостевые тапочки, он успел бросить взгляд на её лицо. При электрическом освещении оно казалось особенно бледным, а круги под глазами – почти чёрными.
Спрашивать о том, как она себя чувствует, в этой ситуации было бы верхом бестактности, поэтому Наполеонов и не спросил, только тихо вздохнул и надел тапочки, которые она поставила перед ним.
Тапочки были размера на два больше, поэтому Шура зашлёпал в них, как дряхлый деревенский дед в калошах, намеревавшийся покормить гусей.
