– Вы целы?
– О господи, – воскликнула та, – вы кто?
– Раз есть силы задавать вопросы, значит, вы в порядке, – облегчённо вздохнула Мирослава. Подняв девушку на ноги и осмотрев её, хмуро добавила: – В относительном. – Так как почти всю щёку девушки занимал отпечаток мужской пятерни, надо думать, что Твердохлёбов не поскупился на силу удара.
– Как вас зовут? – спросила детектив.
– Лена.
– При других обстоятельствах я бы сказала «очень приятно», – пробормотала Волгина, – а пока скажу только, что я Мирослава Волгина.
– А я Пивоварова. Лена.
– Садитесь в машину, поедем.
– Куда? – испуганно спросила девушка.
– Домой.
– Домой? – Девушка, ничего не понимая, таращилась на неё.
– Лена, – сказала Мирослава, – вы хотите остаться здесь?
– Нет, нет, – девушка испуганно затрясла головой.
– У вас есть дом?
– Да.
– Вы живёте с родителями?
– Нет. Одна.
– Садитесь в машину.
Лена Пивоварова всхлипнула и покорно забралась в машину детектива.
– Назовите свой адрес, – попросила Мирослава, когда они въехали в город.
Девушка покорно его назвала.
Остановившись у её подъезда, Мирослава спросила:
– Вас проводить?
– Да, пожалуйста, – ухватилась Лена за её предложение.
Пивоварова жила в однушке на третьем этаже старой «хрущёвки».
– Квартира мне от бабушки досталась, – пояснила девушка, когда они вошли в прихожую, – всё лучше, чем снимать жильё.
Мирослава с ней мысленно согласилась и сделала вид, что собралась уйти.
– Погодите! – схватила её за рукав Пивоварова. – Пожалуйста, я совсем одна и просто не знаю, что мне делать. – Девушка тихо заплакала.
– А где ваши родители?
– Я не знаю. Никогда их не видела. Меня бабушка воспитывала.
– Вы где-нибудь работаете?
– Да.
– Где?
– Официанткой в кафе. Вы проходите. Я сейчас кофе сварю.
– Если можно, то чай, – попросила Мирослава.
И когда девушка почти бегом побежала на кухню, детектив последовала за ней, вошла, огляделась. Всё было очень скромным – и старый стол, и допотопные табуретки, и плафон советских лет, и вылинявшие шторы, и побледневшая от многоразового мытья клеёнка. Но всё было чистым. Даже висевший на гвоздике заштопанный ситцевый фартук говорил только о бедности, но никак не о неряшливости хозяйки.
– Понимаете, – сказала Лена, поставив на стол две чашки горячего чая и вазочку с вареньем, – я ведь сначала хотела аборт сделать, но испугалась. А потом подумала, как я одна буду ребёночка растить? Эдик и слышать о нём не хочет! Сегодня я у него попросила денег хотя бы на приданое ребёнка, он велел мне садиться в машину, а потом повёз за город, вытащил из машины, ударил и сказал, что убьёт, если увидит ещё хоть раз.
– Где вы с ним познакомились?
– В кафе, где я работаю.
– Долго встречались?
– Две недели.
– А потом?
– Потом он сказал, что я ему надоела.
– И вы перестали его доставать?
– До той поры, как не обнаружила, что беременная. Я позвонила ему и всё рассказала.
– А он?
– Сказал, что ребёнок не его. Но я-то знаю, что его! У меня никого, кроме Эдика, не было.
– Что вы сделали после того, как он дал вам от ворот поворот?
– Я пошла в церковь.
– ?
– Рассказала всё батюшке и спросила, нет ли у него знакомого семинариста, который согласится жениться на девушке с ребёнком.
– А он?
– Только руками развёл.
– Интересно, с чего вам пришла в голову мысль выйти замуж за семинариста?
– Ну как же! Будущие священники ведь должны помогать несчастным, оказавшимся в беде.
– В принципе да, – невольно улыбнулась Мирослава, представив растерянное лицо батюшки. – Так священник дал вам хоть какой-то совет?
– Да. Он посоветовал мне обратиться к родителям отца моего ребёнка.
– И вы воспользовались его советом и отправились к Никифору Лаврентьевичу Твердохлёбову?
– А вот и не угадали, – вздохнула Лена, – к отцу идти я побоялась и пошла к его матери, она всё-таки женщина, и к тому же я знала, где она живёт.
– Откуда? – удивилась Мирослава.
– Однажды мы проезжали мимо её дома, Эдуард остановился и сказал, что ему нужно на минутку забежать к матери, а мне велел посидеть в машине. Его не было более получаса. Когда он сел в машину, то лицо его было сытым и довольным, как у кота, объевшегося деревенской сметаны. Я поняла, что он пообедал. А у меня от голода в животе урчало. Но я не стала укорять Эдика, чтобы не молчать, спросила, как зовут его маму. И он ответил, что у его матери очень красивое имя Розалия. А отчество, спросила я. Он ответил, что Павловна. И ещё сказал, что раньше она была знаменитой актрисой. Я о такой актрисе ни разу не слышала и спросила, а чем его мама занимается теперь. Он буркнул, что она домохозяйка. Я не очень хорошо поняла, где и для кого она домохозяйничает. Ведь раньше мне Эдик говорил, что его родители разошлись и из родных у него только сводная сестра, которая замужем, и двоюродный брат. Сам Эдик живёт на съёмной квартире. Вот и получалось, что Розалия Павловна живёт одна, – девушка беспомощно взглянула на Мирославу.
– И вы направились со своей проблемой к матери Эдуарда?
– Да, я надеялась, что она, как женщина и как мать, поймёт меня и обрадуется появлению будущего внука.
– А она не обрадовалась?
– Совсем нет, – покачала головой Лена, – набросилась на меня, как коршун, того и гляди разорвёт в клочья, как цыплёнка. И обзывала меня при этом самыми обидными словами. Я, не помня себя, вырвалась от неё и убежала без оглядки. И лишь когда оказалась дома, расплакалась от обиды и несправедливости.
– Лена, Эдуард называл вам номер квартиры своей матери?
– Нет. Но я же видела, в какой подъезд он заходил, поэтому позвонила в первую попавшуюся квартиру и спросила, где мне найти Розалию Павловну Твердохлёбову, мне сразу же и сказали.
– После негостеприимного приёма у матери Эдуарда вам не захотелось попытать счастья у его отца? Всё-таки Твердохлёбов-старший был далеко не бедным человеком.
– Так я же ничего не знала про его отца! – воскликнула девушка и добавила смущённо: – Да если бы и знала, то не решилась бы идти к нему.
– Почему?
