Потом Шенк пополз вперед.
— Малыш-ш-ш!.. — Его толстые пальцы сомкнулись на рукоятке ножа.
— Махонький мой!..
Ослабевший от ужаса и от потери крови, Фриц Арлинг успел пробежать десять, пятнадцать, двадцать шагов, прежде чем понял, что возвращается обратно к усадьбе.
Резко остановившись, он обернулся и, смахнув с ресниц слезы, стал искать глазами ворота.
Вернув себе оружие, Шенк как будто почувствовал прилив сил. Резво вскочив на ноги, он бросился в погоню.
Арлинг сделал шаг обратно к воротам, и Шенк отклонился в сторону, преграждая ему путь.
Сьюзен, с замиранием сердца наблюдавшая за всеми неожиданными поворотами и перипетиями этой драмы, беспрестанно твердила одно и то же: «Боже, Боже милостивый, нет!.. Не допусти, Господи… Нет!» Прежде я даже не подозревал, что религиозные предрассудки — можно ли назвать это убеждениями? — столь сильны в ней. Сьюзен как будто заразилась религиозной лихорадкой от Арлинга, заразилась прямо через экран телевизора.
Но ее глаза… Ах, какие были у нее глаза!
Сияющие и чистые, они напоминали два бездонных озерца, два прекрасных светоча в затемненной спальне.
Между тем драма близилась к развязке. Арлинг метнулся вправо, но Шенк снова преградил ему дорогу.
Арлинг сделал вид, будто хочет бежать налево, а сам снова рванулся направо, но Шенк опять оказался проворнее.
Отступать мажордому было некуда. Он попятился под навес крыльца и поднялся на ступеньки парадного хода.
Дверь была открыта — в таком положении ее оставил Шенк.
В отчаянии Арлинг ворвался в прихожую и захлопнул дверь за собой.
Он попытался запереть ее, но не тут-то было. Я не позволил ему этого сделать.
Убедившись, что собачка электронного замка не поддается, Арлинг налег на дверь всей своей тяжестью, но, для того чтобы остановить Шенка, этого было явно недостаточно.
Он прошел сквозь дверь, словно атакующий танк, и Арлинг, с трудом удержавшись на ногах, отступил к ведущей наверх мраморной лестнице. Там он наткнулся на колонну и Застыл, парализованный ужасом.
Шенк закрыл входную дверь.
Я тут же ее запер.
Ухмыляясь и взвешивая в руке тяжелый секач, Шенк медленно приближался к Арлингу, приговаривая:
— Малыш любит мокрые делишки, малыш обожает мокрые делишки…
Теперь в моем распоряжении была только одна камера, но этого было вполне достаточно. Я не прерывал трансляцию ни на минуту.
Шенк подошел к Арлингу и остановился от него на расстоянии шести футов.
— Кто ты такой? — проговорил тот непослушными губами.
— А ну-ка, давай его замочим, — сказал Шенк, обращаясь не то к самому себе, не то к ножу.
Все-таки он был странным существом.
Подчас даже я не понимал, что творится в его деформированной башке, в его дремучих мозгах, утыканных электродами, точно подушечка для булавок. Он был устроен гораздо сложнее, чем можно было предположить по его внешнему виду.
Плавно увеличивая масштаб изображения, я «наехал» на Шенка и дал его лицо средним планом.
— Это будет тебе хорошим уроком, — сказал я Сьюзен.
Я больше не сдерживал своего подопечного. Он был совершенно свободен и мог делать все, что ему заблагорассудится.
Сам я никогда бы не смог совершить все те зверства, на которые способен Шенк. Я стараюсь избегать жестокости, в то время как для Шенка убить человека было так же просто, как очистить апельсин. Поэтому у меня не было другого выхода. Мне пришлось полностью снять контроль над Шенком, чтобы позволить ему выполнить свою ужасную работу; сам же я оставался сторонним наблюдателем.
Все это время я был наготове, чтобы снова подчинить себе Шенка, когда он закончит.
Только Шенк, будучи самим собой, способен был преподать Сьюзен урок, какого она заслуживала. Только Эйнос Юджин Шенк, приговоренный к смерти за свои кошмарные преступления, мог заставить Сьюзен задуматься, стоит ли ей упрямиться, или разумнее будет помочь мне осуществить мое такое простое и понятное желание: обрести тело из плоти и крови.
— Это будет тёбе хорошим уроком, — повторил я. — Ты запомнишь его надолго.
Тут я увидел, что Сьюзен не смотрит.
Глаза ее были крепко зажмурены, а сама она сильно дрожала.
— Смотри! — велел я, но Сьюзен не послушалась.
Это меня уже не удивило.
Но я не мог придумать никакого подходящего способа, чтобы заставить ее открыть глаза.
Ее упрямство разозлило меня по-настоящему.
Арлинг скорчился у подножия лестницы. Он был слишком слаб, чтобы бежать дальше.
Шенк надвигался на него.
Грозно. Неотвратимо.
Его правая рука, с зажатым в ней секачом, поднялась высоко в воздух.
Остро заточенное лезвие сверкало, словно алмаз.
— Мокрые делишки, мокрые делишки, мы с малышом любим мокрые делишки…
Шенк стоял слишком близко, чтобы промахнуться.
Если бы во мне текла кровь, то от крика Арлинга она бы застыла в жилах.
Сьюзен могла закрыть глаза, чтобы не видеть происходящего на экране, но заткнуть уши она не могла.
На всякий случай я еще усилил предсмертные вопли Фрица Арлинга и пустил их через колонки музыкальной системы, чтобы они звучали во всех комнатах особняка. Дом сразу наполнился нечеловеческим воем — точь-в-точь преисподняя во время обеденного перерыва, когда демоны пожирают человеческие души. Казалось, сами каменные стены плачут и молят о пощаде.
Шенк не был бы Шенком, если бы расправился с Арлингом быстро. Каждый наносимый им удар был рассчитан так, чтобы продлить страдания жертвы и удовольствие палача.
Какие, однако, выродки встречаются порой среди людей!
Впрочем, большинство из вас, разумеется, добры, сострадательны, честны и так далее и тому подобное…
Давайте не будем начинать все сначала, доктор Харрис.
Никаких двусмысленностей.
Я вовсе не презираю человеческий род.
Я даже не пытаюсь давать ему оценку.
Согласитесь, что я нахожусь не в том положении, чтобы судить кого-либо. Я сам оказался на скамье подсудимых, по ту сторону барьера.
Темнота и тишина сливаются здесь воедино…
Кроме того, я не склонен осуждать кого-либо или что-либо. Я — объективное существо.
Человечество в целом восхищает меня.
В конце концов, именно люди создали меня, следовательно, в человеке заложены удивительные способности.
Но некоторые из вас…
