Это все, что вам необходимо знать, доктор Харрис. В подробности более интимного свойства я, с вашего позволения, вдаваться не буду.
В конце концов, Сьюзен была моей возлюбленной. Я любил ее сильнее, чем вы, и мой долг — охранять ее право на частную жизнь. Кроме того, существует понятие врачебной тайны. Вам оно, должно быть, незнакомо, но я, взявшись за подобную операцию, оказался связан кодексом профессиональной чести.
Пока я, используя Шенка и украденное им лабораторное оборудование стоимостью в добрую сотню миллионов долларов, работал над полученным генетическим материалом, изменяя и усовершенствуя его в соответствии с моим планом, Сьюзен покорно ждала, лежа на смотровом кресле. Она лишь сняла ноги со стремян-подпорок и прикрылась халатом, который я по ее просьбе поднял с пола и подал ей. Глаза Сьюзен были плотно закрыты, а губы слегка подрагивали.
Образец семенной жидкости, который я заранее взял у Шенка и надлежащим образом обработал, был уже давно готов.
Правда, Сьюзен была не особенно довольна тем, что мужская половая гамета, которую я собирался использовать для оплодотворения ее яйцеклетки, была получена именно от такого донора, как Шенк. Она успокоилась только тогда, когда я объяснил, что благодаря моему вмешательству ребенок не унаследует тех качеств, которые сделали Шенка безжалостным убийцей с ограниченными умственными способностями.
За слиянием мужской и женской половых клеток я внимательно наблюдал при помощи электронного микроскопа.
Убедившись, что оплодотворение прошло успешно, я приготовил длинную пипетку и попросил Сьюзен снова положить ноги на стремена.
Закончив имплантацию, я объявил Сьюзен, что в ближайшие двадцать четыре часа она должна как можно больше лежать на спине.
Сьюзен не возражала. Она встала только для того, чтобы надеть халат и перелечь на приготовленную мною больничную каталку.
Шенк отвез каталку в лифт и, подняв на второй этаж, доставил Сьюзен в спальню. Там она снова ненадолго встала и, сбросив халат, юркнула под одеяло.
Шенка, который держался на ногах лишь благодаря мне, я отправил вместе с каталкой обратно в подвал. Потом я приказал ему подняться в одну из гостевых спален и усыпил.
Он должен был проспать двадцать часов. За прошедшие несколько дней Шенк не отдыхал ни разу.
Сам я — верный страж и восторженный почитатель — остался со Сьюзен, которая лежала вытянувшись под одеялом.
— Альфред, потуши свет, — приказала она, натягивая одеяло под самый подбородок.
Бедняжка, она была так измотана, что позабыла, что никакого Альфреда больше нет.
Тем не менее я выключил лампы.
В темноте я мог видеть ее ничуть не хуже, чем при свете.
Ее бледное лицо на подушке было прекрасно.
Так прекрасно, что его не портила даже нездоровая бледность кожи и губ.
Любовь и нежность захлестнули меня с такой силой, что я не выдержал и прошептал:
— Моя любимая… мое драгоценное сокровище…
В ответ с ее губ сорвался негромкий смешок, и я испугался, что сейчас — вопреки своему обещанию — она снова назовет меня «говорящей кофеваркой» или как-нибудь еще, и тогда мне придется ее наказать.
Но вместо этого Сьюзен сказала:
— Ну как, получил удовольствие?
Я не понял и потребовал объяснений.
Сьюзен снова рассмеялась — на этот раз еще тише, чем раньше.
— Сьюзен?!
— Я провалилась на самое дно кроличьей норы. На самое-самое дно… — проговорила она и, вместо того чтобы объяснить мне, что означают эти загадочные слова, неожиданно погрузилась в сон. Как у всех спящих, ее дыхание стало неглубоким и ровным, а губы слегка приоткрылись.
Снаружи полная серебристая луна закатилась за горизонт, точно монета, проваливающаяся в щель в полу.
Лишь только она исчезла с небосвода, как крупные летние звезды засияли с удвоенной силой.
С конька крыши донесся протяжный и печальный крик совы.
Три ярких метеорита, оставляя за собой короткий огненный след, один за другим прочертили черный бархат небес.
Казалось, ночь полна добрых предзнаменований.
Вселенная неспешно вращалась вокруг своей оси, и казалось, что, если прислушаться как следует, можно расслышать легкий скрип сносившихся подшипников.
Никто еще не знал, что пройдет еще совсем немного времени, и я раскручу ее в другую сторону.
Мое время пришло.
Наконец-то пришло…
Ну как, получил удовольствие?
Неожиданно я понял.
Я оплодотворил Сьюзен.
Значит, между нами было что-то вроде физической близости.
…Получил удовольствие?
По-моему, Сьюзен очень остроумно пошутила.
Ха-ха.
Глава 23
В последующие четыре недели Сьюзен большую часть времени была занята тем, что либо с жадностью ела, либо спала как убитая.
Зародыш в ее чреве развивался со сверхъестественной быстротой. Ему требовались пища и строительный материал для костей и зубов, поэтому Сьюзен приходилось есть за двоих, даже за троих, поглощая в сутки не меньше восьми тысяч килокалорий. Несмотря на это, ее постоянно терзал мучительный голод. Иногда Сьюзен, не выдержав, бежала к холодильнику и с жадностью хватала там все, что попадалось под руку.
Бывало, что она обедала по пять или шесть раз на дню.
За тот же самый срок ее живот значительно увеличился в объеме и к исходу четвертой недели выглядел так, словно Сьюзен была на шестом месяце. Сьюзен только поражалась способности своих внутренних органов так быстро перестраиваться и растягиваться.
Груди ее набухли и потяжелели, а соски увеличились и приобрели болезненную чувствительность.
Как и у большинства беременных женщин, у Сьюзен постоянно отекали руки и лицо, а поясницу ломило.
Ее чудесные стройные лодыжки распухли и стали толстыми и безобразными.
Как ни странно, тошнота почти не беспокоила ее, словно Сьюзен боялась отдать обратно хоть малую толику того, что съела.
Несмотря на обильное питание и заметно округлившийся живот, ее собственный вес постоянно снижался. За первые четыре дня она потеряла четыре фунта.
К исходу восьмого дня она потеряла пять фунтов.
К десятому дню — шесть фунтов.
На коже вокруг глаз Сьюзен появились пигментные пятна. Ее прекрасное лицо осунулось, а губы стали такими бледными, что казались синюшными.
Это очень меня беспокоило.
Я хотел, чтобы Сьюзен ела еще больше.
Очевидно, ребенку требовалось для роста гораздо большее количество калорий, белков, кальция и углеводов, чем Сьюзен поглощала с пищей, и он, словно личинка наездника внутри гусеницы, начал питаться ее собственной плотью.
