* * *
На улице начинало темнеть, и пора было собираться на встречу с апостолами. Конечно, я мог, не спрашивая никого, гордо выйти из стен дворца, и скорее всего, мне никто бы слова не сказал. Но это если бы я был лицом гражданским. Только я ведь легионер, а подрывать авторитет командира, не ставя его не в грош перед подчиненными — это последнее дело в армии. Поэтому, накинув плащ, отправился на поиски Петрония. Далеко мне идти не пришлось, он как раз закончил развод караулов и направлялся в казарму
— Петроний — обратился я к нему, приветствуя своего командира по всей форме, чем вызвал удивление сослуживцев — у меня назначена встреча в городе, разреши мне покинуть дворец?
— Марк, ты правила знаешь — гордо расправил плечи десятник, довольный тем, что я по-прежнему соблюдаю субординацию — иди к Лонгину, он сейчас где-то во дворце. Думаю, он тебе не откажет.
Благодарно кивнув Петронию, пошел искать сотника. Да, увольнительную в город по правилам, действующим в римской армии, могут выдавать только центурионы. И они, кстати, немало, обогащаются на этом — по словам Тацита до четверти расходов рядового легионера составляют именно взятки сотнику. Императоры с этим пытались бороться и борются, но тщетно — даже Октавиану Августу оказалось не под силу переломить ситуацию с поборами в армии. Они были, есть и будут.
Нахожу Лонгина в кабинете Тиллиуса. И мое желание выйти в город они оба не оценили.
— Примас, опомнись! — обеспокоенно заерзал в кресле фрументарий — Иерусалим полон паломников, евреи празднуют Песах и Вознесение Мессии — в городе по-прежнему неспокойно. Только теперь иудеи недовольны уже своими левитами, скрывавшими от них ковчег и отправившими Мессию на смерть.
— Моя встреча с учениками Иешуа не терпит отлагательств, а на месте евреев я бы тоже был недоволен. Лонгин, скажи: насчет нас, римлян, они хотя бы немного успокоились?
— Да, как тебе сказать… — вздыхает Лонгин и поправляет деревянный крестик, висящий на шее на тонком кожаном ремешке, такой же я с удивлением замечаю и у Тиллиуса — Весть о том, что римские легионеры уверовали в их иудейского Мессию, уже разнеслась по городу и лагерям паломников, так что никто вроде не возмущается тем, что ковчег охраняют римляне. Да, и как нам его не охранять, если весь день в Храм идут толпы людей, чтобы увидеть своими глазами скрижали?! Сегодня солдаты Фламия наравне с храмовой стражей поддерживали там порядок. На ночь Храм закроется, но многие останутся ночевать на площади, чтобы утром первыми войти в Храм и прикоснуться к ковчегу.
— А что с золотом?
— Охраняем… Понадобится несколько дней, чтобы собрать большой обоз для его вывоза в Кесарию.
Да уж… это проблема. Мало наложить лапу на иудейское золото — его еще в Кесарию доставить нужно. А потом по морю в Рим. Благо сезон штормов закончился в марте, и навигация по Средиземному морю возобновилась.
Помолчав, Тиллиус неохотно произносит:
— Один в город не выходи, Примас. Возьми с собою ребят Фламия и про оружие тоже не забудь.
Мне остается только кивнуть, признавая справедливость опасений фрументария.
…В этот вечер Иерусалим выглядел более дружелюбным, чем два дня назад. На улице то и дело встречались прохожие, из окон домов слышались голоса и смех, иногда даже раздавалась музыка. Наш маленький отряд настороженно провожали взглядами, но хотя бы не шарахались и не плевались, как раньше. А вот кого сегодня не было видно на улицах, так это левитов. Понятно, что священники деморализованы, только надолго ли…?
— Примас — тихо говорит мне заместитель Флавия — надо бы что-то решить с золотом, зарытым в овраге. Поторопись, мы долго охранять его не сможем, кто-нибудь все равно узнает.
— Хорошо, Гораций, я что-нибудь придумаю…
У Львиных ворот нас ожидает подросток лет тринадцати. Он сидит на корточках у стены дома и в сумерках его почти не заметно. При нашем появлении паренек вскакивает и, всмотревшись в мое лицо, кланяется. Потом просит идти за ним. Еще через пару минут мы останавливаемся перед желтым домом… Ловлю себя на мысли, что сам в темноте, скорее всего, прошел бы мимо — уж больно он неприметный. Парнишка стучит в дверь и она тут же распахивается.
— Шало́м Алейхе́м! — приветствую я Петра, стоящего на пороге — Мир вам!
— Алейхем шалом, Марк! — улыбается он и приглашает меня войти в дом
Моя охрана остается снаружи, разговор с апостолами не предназначен для чужих ушей. Да, и в гости апостолы звали меня одного.
Вслед за Петром следую через темный коридор и, щурясь, вхожу в освещенную комнату. Когда глаза привыкают к свету нескольких масляных ламп, вижу длинный низкий стол, за которым сидят шестеро апостолов: Андрей, Иоанн и Иаков Зеведеевы, Фома, Левий Матфей и младший Иаков, тот который Алфеев. Сегодня все одеты более нарядно, хоть и по-прежнему очень скромно.
— Surrexit Christus! — Воскрес Христос! — вспоминаю я традиционное пасхальное приветствие всех будущих христиан и выжидающе смотрю на апостолов
— Surrexit vere!
— Воскрес воистину! — отвечают мне они нестройными голосами, закладывая тем самым новую христианскую традицию.
Латынь знают пока не все из них, поэтому некоторые просто повторяют за братьями и отвечают по наитию. Петр, продолжая улыбаться, приглашает меня за стол
— Раздели с нами трапезу, Марк. Преломим же хлеб, братья.
Из низкой двери появляется пожилая женщина с покрытой головой. С улыбкой, молча, протягивает мне большую глиняную миску с водой, чтобы я мог омыть руки. Все остальные ждут, тихо переговариваясь между собой.
Петр в это время берет в руки хлеб. Нет, это скорее лепешка — из пресного, бездрожжевого теста — хрупкая и невесомая. Та самая древняя маца — самое главное блюдо Песаха — “хлеб бедности, который ели отцы наши в рабстве”. И Петр, прочитав нужную молитву, действительно, просто переломляет ее с тихим хрустом, а потом раздает каждому из нас. Второе правило Песаха — каждый взрослый иудей должен выпить четыре бокала вина, символизирующие выход из рабства на свободу. Эта заповедь у евреев так и называется — «арба косот» — четыре бокала. Но вино, конечно, не крепкое — разбавленное. Напиваться принято в другой иудейский праздник — Пурим.
Я чувствую себя немного неудобно, ведь для иудеев совместная трапеза с язычником невозможна. И то, что апостолы пригласили меня к столу, означает абсолютное доверие с их стороны. Конечно, трудно назвать меня язычником в классическом понимании этого слова, но ведь и до правоверного иудея мне как до Луны. Так что, да — такое открытое и дружелюбное отношение братьев по вере дорогого стоит и согревает мою душу. Заметив, с каким интересом я рассматриваю яства на столе, Матфей начинает объяснять мне, что есть что.
Здесь много разных сухофруктов — финики, инжир, изюм, есть даже какая-то смесь из них, залитая медом, как необычное рагу. На большом плоском блюде оливки, лук, чеснок, редька, какая-то зелень и грецкие орехи. Еще есть лепешки с творогом и куриные яйца — только они какие-то мелкие. Из странных блюд — оладьи из дробленых бобов, красной чечевицы и семян кунжута, политые медовым сиропом. Иоанн уговаривает меня их попробовать, убеждая, что это очень вкусно. И я из вежливости пробую. Ну… не знаю, сочетание меда и бобовых? Я все-таки предпочту что-то без меда, и желательно мясное.
