Разговор с Нервой, который состоялся у них за ужином, поверг Клавдия в шок.
— В Риме заговор?!!
Нет, что-то такое он предполагал, уж больно огромную власть получил Сеян в последнее время. Тиберий явно испытывал его, добавляя ему все новые и новые полномочия, и разрешая сенату воздавать префекту все новые и новые почести.
— Зачем ты рассказал мне об этом, Кокцей?
— Чтобы предостеречь тебя. Сеян не успокоится, пока не уберет всех Клавдиев. С семьей Германика он, считай, уже разделался, остался один Гай. Теперь он расправляется с их друзьями и сторонниками. Ты можешь стать следующим, потому что был дружен и с Германиком, и с Агриппиной, и с Нероном.
— Из-за моей свадьбы с Элией произошло охлаждение наших отношений с Агриппиной и с Нероном. Они почему-то решили, что я буду все подряд рассказывать своей жене, а она передавать Сеяну то, что удастся узнать от меня. И я постепенно перестал навещать их, чтобы не ставить в неловкое положение. Только вот я совсем не уверен в том, что наше нынешнее родство с Сеяном послужит мне защитой, ты же знаешь, как легко нынче расторгаются браки.
— Знаю. И скажу тебе больше: Тиберий уже развел Нерона со своей внучкой Еленой и теперь предложил Сеяну жениться на ней.
— О боги…! Сестрица Ливилла верно с ума от злости сходит — отдать дочь в жены своему любовнику, за которого она сама не прочь выйти замуж!
— К тому же в Риме ходят упорные слухи, что ты здесь ведешь недостойную римлянина жизнь игрока и пьяницы — с мягким укором продолжил Нерва — и водишь дружбу со всяким отребьем. Эти люди, Клавдий, могут легко подставить тебя, написав донос о твоем поведении, а то и оболгать, приписав оскорбление величия Принцепса.
— Ох, Кокцей… да, в Риме существует целое сословие профессиональных доносчиков, и они возбудят дело против любого честного человека, если у него есть чем поживиться!
— Ну, так прояви благоразумие, не давай врагам лишнего повода. Затаись, пока заговор не будет раскрыт. И осторожно выбирай друзей.
— Кокцей, у меня нет друзей. Вернее они были, но умерли. Германик, Постум… похоже, и Нерона уже нет в живых.
Клавдий помолчал, печально разглядывая вино в кубке, сделал пару больших глотков
— Гражданские войны, проскрипции и доносы унесли жизни самых лучших и храбрых, а те, кто выжил, затерялись среди новой знати. Но в любом случае, остались родные и друзья тех, кто был убит Сеяном или покрыт позором. Думаешь, они не будут мстить? Значит, впереди новая свара и новые жертвы. Я сейчас чувствую себя человеком, находящимся на склоне вулкана, когда тот внезапно просыпается и начинает извергать пепел и раскаленные камни.
— Мы все так себя чувствуем. И поверь, Тиберию сейчас ничуть не легче. Но сторонники в Риме у нас есть — те кто не прогнулся перед Сеяном и готовы противостоять ему.
— А такие еще остались? — усмехнулся Клавдий
— Нумерий Аттик за нас, плохо отзывается об Сеяне Луций Отон. Ну и Сервий Гальба, разумеется. Ты же помнишь его ссору с префектом за того гальского жеребца?
— Сеян, кажется, перекупил его у какого-то варвара, который вел лошадь Гальбе?
— Именно.
— А что насмешник Азиний Галл?
— И этот сенатор с нами. Сеяна он недолюбливает еще больше, чем Тиберия. А враг нашего врага… Так что наша партия немногочисленна, но она есть. Присоединяйся! Риму как никогда сейчас нужно твое мудрое слово на Форуме. Только остерегайся своей сестры, Ливилла скорее всего тоже заодно с Сеяном — Нерва осмотрелся по сторонам и понизил голос до шепота — Ходят слухи, что не все Юлии по мужской линии погибли…
Клавдий ошарашенно посмотрел на Кокцея.
— Это, конечно, все меняет. Завтра же выезжаю в столицу! И обещаю — я буду крайне осторожен.
* * *
Во второй раз я очнулся с сильной головной болью. Ощущение такое, что я пил целую неделю, и теперь у меня сильнейшее похмелье.
Еле-еле чадили светильники, по залу сломанными куклами валялись тела мертвых жрецов. Каменного гада над моей головой больше не было — зато алтарь и пространство вокруг него были засыпаны мелкой гранитной крошкой. Я тихо застонал и с трудом сел, опираясь дрожащей рукой на камень. С моей груди с тихим шорохом осыпалась мелкая каменная пыль — это видимо все, что осталось от Сета. Воплотиться во мне он не смог и теперь уже никогда, ни в кого не сможет. Слева у алтаря я увидел труп слепца — он так и сдох, распростертым в молитвенной позе. Его голову размозжило большим осколком гранита.
Поднеся правую руку к глазам, я взглянул на кольцо Соломона и тяжело вздохнул. Оно перестало светиться и покрылось мелкими трещинами, из него пропала вся энергия. И во мне тоже пропала. Сколько бы я не прислушивался к себе — во мне не было ни Света, ни силы. И Слово умолкло.
Скосив взгляд на саркофаги, я к своему величайшему изумлению обнаружил, что девушки еще живы и дышат. Чудо…! Видимо, вырвавшийся Свет уничтожил не только Сета и его жрецов, но и сжег змей в саркофагах. Тела девушек были припорошены полосками серого пепла, повторяющими очертания кобр, но следы их укусов затягивались прямо на глазах.
Я сполз с алтаря и, встав на ноги, пошатываясь, побрел к ближайшему саркофагу. В нем лежала черноволосая, невысокая девушка. Совсем юная, почти ребенок. Ее длинные ресницы чуть подрагивали, но глаза были закрыты. Она явно была без сознания. И что мне с ней теперь делать?
Для начала вытащил египтянку из каменного гроба, стряхнул с нее пепел и уложил на пол. Легонько похлопал девушку по щекам, надеясь, что искусственное дыхание или массаж сердца мне делать не придется. Девушка вскоре застонала и открыла свои карие глаза. Секунда, и в них отразился животный ужас. Я тут же отстранился и, успокаивающе, поднял руки, показывая ей пустые ладони
— Кто…ты?! Как тебя зовут?
— А тебя? — уклонился я от ответа
— Зэма. Жрецы, что — все мертвы?! — ее взгляд наткнулся на трупы.
— Да.
Раз спрашивает, значит уже ожила. Я поднялся на ноги и перешел к следующей пленнице. Эта девушка была постарше, по крайней мере, фигура у нее сформировавшаяся — высокая грудь, широкие бедра. И она довольно быстро очнулась, стоило мне достать ее из саркофага — даже хлопать по щекам не пришлось.
— Как твое имя?
— Монифа…
— Удачливая? — покачал я головой — Ну, какая же ты удачливая, если тут оказалась…
Не дожидаясь ее ответа на свой риторический вопрос, я направился к третьей пленнице. Та уже сама успела очнуться и, схватившись рукой за край саркофага, села. Выглядела она очень необычно для Египта — светлокожая, с голубыми глазами и длинными волосами пшеничного цвета. Умный взгляд, и никакой паники на бледном, аристократическом лице с вполне европейскими чертами.
— Я Залика, из рода Кариев — не дожидаясь вопроса, представилась она, стыдливо прикрывая грудь рукой — А ты?
