В этот момент из колонны храма выходит Касий Максимус — оказывается, все это время легат тоже был здесь. И он снова чем-то не доволен.
— Марк, ты приписал себе и своему богу все заслуги, ни разу даже не упомянул Августа, хотя стоял на ступенях его храма!
Нет, ну, что за идиот… причем здесь вообще Август? Еще один любитель на мою голову загрести жар чужими руками
— Касий — вздыхаю я, не имея ни сил, ни желания пререкаться с этим заносчивым легатом — а иди-ка ты, сначала полежи сам на алтаре Сета! И взгляни в глаза этому дьявольскому чудовищу. А потом мы с тобой поговорим о заслугах. Если бы не мой Бог, ты бы сейчас стоял не здесь, а на коленях перед воскресшим Сетом, или уже валялся бы в пустыне, выпитый им досуха.
Легат морщится, но молчит.
— Мне некогда — я заканчиваю этот неприятный разговор — пора воздать почести своему великому прадеду…
Я говорю про почести, но никаких жертвоприношений и тому подобного я, конечно, делать не собираюсь. В храм Августа я захожу, чтобы просто помянуть усопших родственников Марка. Прадеда Августа, деда Агриппу, веселую бабку Юлию, отца Луция и деда Марка по материнской линии — Павла Эмилия Лепида. Ну, и самого Марка тоже поминаю, хоть это и несколько странно звучит.
В моем мире принято поминать усопших? Вот я их и поминаю по христианской традиции. Как обычно делают в церкви. Свечи здесь за упокой души не ставят, хоть их и используют в быту — поэтому я решил, что ладан в курильнице вполне заменит свечи. Это ведь тоже по-христиански. А уж какие я молитвы шепчу себе при этом под нос, вообще никаких жрецов волновать не должно.
Но оказывается все же волнует… Пожилой священник останавливается за моей спиной и терпеливо ждет, пока я дочитаю заупокойную молитву. Потом приветливо кивает мне
— Ты же правнук Божественного Августа — Марк Юлий? Я не ошибся?
— Нет, все так.
— Рад, что род Юлиев не прервался на твоем отце Луции — улыбается седой, как лунь, жрец. Он совсем старый, и тяжело опирается на посох. Но глаза у него ярко-синие, веселые, и совсем не здешние — Неужели тебе, Марк, действительно удалось уничтожить проклятый храм Сета?
— Моей рукой управлял Бог, так что моей личной заслуги в этом мало.
— Похвальная скромность — одобрительно кивает жрец — но почему же ты не воздал почести своему прадеду в должной мере?
— Ты имеешь в виду, что я не принес жертву? Мой Бог запрещает убивать ради этого животных и птиц. Да, и не был богом мой прадед, тебе ли этого не знать, жрец. Храмы в его честь — это затея Ливии, она очень надеялась, что и ее назовут богиней после смерти. А сам Август был всегда против этого.
— Но люди чтут его. Для них он все же бог. И лучше пусть они поклоняются Божественному Августу, чем своим мертвым древним идолам.
— Для меня он останется прадедом и великим правителем, достойным уважения. А Бог только один. Так что зайдя в храм Августа, воскурив ладан и прочитав молитву, я поминаю всех моих предков, и не более того.
— Что ж, твое отношение к ним тоже достойно уважения. Для меня было большой честью познакомиться и поговорить с тобой, Марк Юлий.
На этом мы прощаемся со жрецом. Видимо каждый из нас так и остался при своем мнениии…
* * *
…Когда я выхожу из храма Августа, площадь уже опустела, даже зануда Максимус куда-то свалил. Ага… все ушли на фронт. Только в тени колонн меня дожидается Сенека в компании незнакомого молодого египтянина, который, завидев меня, начинает вдруг кланяться, как заведенный. Луций, смеясь, поясняет, что этот парень из магистратуры, его за нами прислал Галерий — все родственники девушек уже в сборе, ждут только нас.
Это хорошо. Настроение у меня боевое, чувствую, сейчас кому-то прилетит за отказ от дочерей.
Заходим с Луцием в атриум Галерия — префект уже вовсю чихвостит там нерадивых родственников.
— Нет, Марк Юлий, ты полюбуйся на них! Повитуха подтвердила им, что девушки остались невинны, а они все равно не желают забирать их домой.
— Мой господин, да ведь не в этом же дело! — лебезит перед Галерием толстый дядька в богато вышитой одежде.
Фамильное сходство с Манифой на лицо — это явно ее отец. Жирные пальцы его унизаны кольцами и перстнями, на шее массивное золотое ожерелье. Двойной подбородок дрожит при каждом слове. Префекта он боится до судорог, но отступать, тем не менее, не собирается.
— А в чем? — негодует Галерий — Что заставляет вас бросить на произвол судьбы своих родных дочерей?
— И что прикажете делать девушкам из приличных семей? — добавляю я — если они даже в служанки не годятся!
— Понимаете, …наши дочери теперь навечно опозорены, жрецы храма Сета пользуются дурной славой в Мемфисе.
— То есть, в городе все знали, что этот храм продолжает действовать?! — мгновенно ловит толстяка за язык Галлей.
Отец Манифы испуганно замолкает, поняв, что сболтнул сейчас лишнего.
— Господин, не гневайтесь, прошу вас! — чуть не плачет он мгновение спустя — я всего лишь купец — маленький человек, и знаю лишь то, о чем говорят на базаре.
— Не ври мне, купец! — грохает кулаком по столу Галерий — Вся твоя торговля зависит от благополучия Мемфиса, и чтобы ты не знал, что здесь в храмах происходит?! А вы двое, что молчите?
На суровом морщинистом лице еще одного мужчины — старого, сгорбленного временем и смуглого до черноты — читается непонятное мне упрямство. Губы его скорбно сжаты — он молчит, но тоже видно, что старик все уже для себя решил. Судя по всему, это отец бедной Зэмы. Неужели ему не жалко свою совсем юную девочку?!
Лишь самый молодой из мужчин — светлокожий и светловолосый — единственный, кто готов честно сказать, почему он так поступает со своей дочерью.
— Господин префект, я не могу позволить моей дочери переступить порог нашего дома, иначе ее позор падет на все нашу большую семью. Никто не возьмет в жены не только Залику, ни и ее младших сестер, если только самые пропащие из женихов. Да и те будут попрекать их опозоренной сестрой всю оставшуюся жизнь. Никто в Мемфисе не захочет породниться с семьей, в которой есть такая девушка. А многие даже не захотят вести с нами торговые дела.
— Так выдай ее замуж в другой город провинции — предлагает компромиссное решение Сенека
— Рано или поздно слухи дойдут и туда. Я не могу рисковать своей репутацией
— И что, совсем нельзя ничего поделать?! — охреневаю я от такой постановки вопроса.
Отец Залики переводит на меня взгляд и, выдержав паузу, вкрадчиво произносит
— Господин Верховный жрец, а нельзя ли наших дочерей сделать жрицами при храме вашего нового бога в Александрии? Это была бы большая честь для них и для наших семей, тогда все разговоры разом прекратились бы.
Вот жук…! Сразу чувствуется деловая хватка. Но в чем-то он прав, тогда уже никто не посмеет косо глянуть в их сторону. Эх, видимо, придется мне самому устраивать судьбу несчастных девчонок. Только ведь и я не лыком шит — сейчас такие условия им озвучу, что мало не покажется.
