Пока ученые мужи заняты делом, у меня есть время осмотреться. Кабинет у главного смотрителя библиотеки большой, но весь заставлен высокими шкафами и несколькими столами, которые в свою очередь завалены свитками. Времена древние, а привычки у ученых людей все те же — творческий беспорядок на рабочем месте. Не хотелось бы, чтобы и свитки, привезенные нами, затерялись в этом море папируса и пергамента. А вот книг, написанных на бумаге, я здесь совсем не вижу, но оно и понятно — пока еще бумага в римском мире стоит в три раза дороже пергамента и во много раз дороже папируса.
Кстати, к усовершенствованию пергамента и его широкому распространению невольно приложили руку сами цари Египта. Лет двести назад, чтобы не допустить возвышения Пергамской библиотеки в Малой Азии, и желая поддерживать величие лишь своей Александрийской, они строго запретили вывоз папируса за пределы Египта. Тогда-то в славном городе Пергаме и обратили пристальное внимание на кожу, усовершенствовав древнюю технологию ее выделки. В Иудее нынешний пергамент из кожи кошерных животных тоже хорошо известен, но под названием «гевиль» — это канонический материал для написания свитков Торы и изготовления филактерий — тех самых черных коробочек, что иудейские священники носят на лбу.
— Невероятно…! — восклицает более эмоциональный Филон, вырывая меня из раздумий. Он дочитал уже первый свиток и теперь рассматривает подписи в его конце — Если бы не подпись самого Рабана Гамлиэля бен Шимона ха-Закена, я бы в жизни не поверил в написанное здесь!
— Да, в свидетельстве почтенного Гамалиила не приходится сомневаться — задумчиво кивнул ему Аристарх — он достойный человек и настоящий ученый — богослов. А чудо Воскресения и Вознесения Мессии засвидетельствовано Синедрионом по всем правилам. При таком количестве свидетелей из числа первосвященников Иерусалимского Храма в этом не приходится сомневаться.
Я мысленно потираю руки. Мой расчет оказался абсолютно верным! Проповеди Матфея — это, конечно, хорошо. Но сила правильно задокументированных свидетельств, да еще авторитетными официальными лицами — это совсем другой уровень. Как правильно замечено моими мудрыми предками: что написано пером, не вырубишь топором. И здесь мою эйфорию неожиданно обламывает Сенека
— Прости, Марк, но я все равно не верю. В моей голове не укладывается, как обычный человек, которым Иешуа и прожил тридцать лет, может вдруг воскреснуть, пролежав мертвым в гробнице больше двух дней. Не верю!
Блин, тоже мне Станиславский нашелся! А ведь сегодня ночью он сам видел, как светилась скрижаль в моих руках. И если бы я не слышал таких сомнений в стотысячный раз, то может и взорвался бы искренним негодованием. А так лишь пожал плечами
— И что бы могло тебя убедить, Луций? Может небольшое чудо, сотворенное силой молитвы?
А вот лучше посмотрю ка я на них «особым» зрением, и поставлю им всем четкий медицинский диагноз, чтобы они рты от удивления пооткрывали. Я пытаюсь разглядеть ауру присутствующих… и ничего. То есть совсем ничего! В недоумении я смотрю на Филона, потом на Сенеку… Ноль. Результат моих усилий нулевой! Что-то упорно сбивает мои «настройки» и не дает мне привести их в действие. Сила заблокирована чем-то, и даже кольцо Соломона на пальце не светится. Или оно так “потратилось” сегодня ночью, что еще не восстановилось? Я наклоняюсь к Матфею, впадая в легкую панику:
— Ты ощущаешь Силу?! — шепчу я
— Нет, Примас — удивленно качает он головой — но здесь здесь есть какая-то тьма! Я это почувствовал, когда мы шли по залам библиотеки.
— И что это может быть? Какие-то свитки на полках или предметы в зале?
— Не знаю… чтобы это понять мне, наверное, нужно прикоснуться к предмету, несущему тьму.
Тем временем, оба философа наседают на меня, им хочется и других доказательств чуда кроме свитков из Храма. Но от расстройства все заготовленные аргументы разом вылетают из головы. Сейчас меня мучает только одна мысль: что же могло заблокировать Свет, и как нам это отыскать в огромной библиотеке. Ведь даже чтобы просто пройти мимо всех шкафов со свитками, нам с Матфеем понадобится не один день, а уж чтобы потрогать каждый из них… Принести сюда Скрижаль?
Я пожимаю плечами. Окончательно убедить Аристарха с Филоном не получится. Сенека тоже полон скепсиса. Я ухожу из Библиотеки в расстроенных чувствах. Нет, не так я представлял себе окончание нашей беседы. Хотя если по здравому размышлению — а что я хотел? Чтобы скептично настроенные и умудренные опытом умные люди мгновенно поверили свиткам из Храма? Да, у них здесь в Александрии целая куча проповедников, и чуть ли не на каждом углу кто-то с горящим взглядом вещает о каком-нибудь чуде. Небось, уже и появлению кометы успели придумать свое объяснение. А то и несколько.
Ладно. Возьму пока паузу до возвращения из Мемфиса. А там глядишь, и многое само уже изменится. Но вот после Мемфиса обязательно вернусь в библиотеку и постараюсь еще раз поговорить с Аристархом, Филоном и Сенекой. Приведу им такие аргументы, что они вынуждены будут мне поверить. Никуда не денутся!
А сейчас зайду ка я в Храм дорогого прадеда — Августа, все равно он по дороге во дворец. Конечно, вряд ли он чем-то сильно отличается от такого же Храма в Кесарии, если только размахом побольше. Хотя он и в столице Иудеи огромного размера. Но ведь если совсем не зайду, то люди могут и не понять моего пренебрежения великим предком…
* * *
Ранним утром за пять дней до майских ид мы, наконец, отплыли в Мемфис. Сразу после службы, что я провел для легионеров-христиан прямо на плацу местных казарм, когорты по сигналу рожка построились ровными колоннами и вышли в город. Промаршировали по пустынным еще улицам до пристани на канале, и начали организованно грузиться в триеры. Канал вел от города к одному из притоков Нила, суда были с усиленной палубой, с высоким фальшбортом и с дополнительными широкими сходнями для лошадей и солдат. Обе мачты триер, приспособленных для перевозки войск, были съемными — при появлении попутного ветра они, видимо, довольно быстро монтировались, а затем для устойчивости растягивались тросами.
Гай Галерий, на великолепном белом скакуне внимательно следил за порядком при погрузке. Рядом нетерпеливо пританцовывал конь легата III Киренаикского — Максимуса Касия. Грузный, седоватый мужчина уверенно удерживал бока своего резвого скакуна коленями, попутно размахивая руками и что-то втолковывая Гаю.
— А где Понтий? — я подошел к начальству, снимая на ходу шлем и вытирая пот со лба. С самого утра уже прилично жарило, и мне оставалось только радоваться, что в Мемфис мы поплывем, а не попремся пехом по пустыне.
— Выпросил у меня аллу конницы — Галерий тоже обмахнулся шейным платком, как веером, и глотнул, судя по запаху, разведенного вина из фляжки — сказал, что ему нужно срочно опробовать какое-то новое снаряжение для лошадей.
Ага… Пилат все-таки решил привезти Тиберию стремена. А заодно видимо, и тяжелую конницу. Похоже, зерна моих советов упали на подготовленную почву.
— Кто этот наглый дупликарий? — мрачно спросил Касий, уставившись на меня — и почему он с тобой разговаривает, как с равным?
