Любопытство монаха было сильно возбуждено.
— Того, что ты говоришь, невозможно вообразить! Матильда, ты не шутишь над моей доверчивостью?
— Пусть судьей будут твои собственные глаза.
Она вложила зеркало ему в руку. Любопытство понудило его посмотреть в зеркало, а любовь — пожелать, чтобы в нем явилась Антония. Матильда произнесла магические слова. В тот же миг из знаков по краям поднялись клубы дыма и расползлись по поверхности. Затем дым понемногу рассеялся и глазам монаха предстало хаотичное смешение красок и образов, но тотчас они распределились по нужным местам, и он узрел прелестную фигуру Антонии в миниатюре.
В гардеробной, примыкавшей к ее спальне, Антония раздевалась, готовясь принять ванну. Ее длинные волосы были уже уложены, и сластолюбивый монах получил полную возможность рассмотреть пленительные формы и восхитительную симметрию ее фигуры. Она сбросила последний покров, подошла к приготовленной для нее ванне и опустила в нее ножку. Вода показалась ей холодной, и она помедлила. Хотя она не знала, что за ней наблюдают, врожденная стыдливость заставила ее прикрывать свои прелести, и она нерешительно стояла у края ванны в позе Венеры Медицейской. В этот миг к ней подлетела ручная коноплянка, опустилась между ее персями и принялась поклевывать их в амурной игре. Улыбаясь, Антония тщетно пыталась прогнать пичужку, подергивая плечами, и наконец подняла руки, чтобы спугнуть ее с этого восхитительного гнездышка. Амбросио не мог более терпеть. Его желания перешли в бешенство.
— Я уступаю! — вскричал он, бросая зеркало на пол. — Матильда! Я последую за тобой! Делай со мной что хочешь!
Она не стала ждать, чтобы он повторил свое согласие. Уже наступил полуночный час, и она побежала к себе в келью, откуда вскоре вернулась с корзинкой и ключом от кладбищенской калитки, который оставался у нее после первого посещения склепов. Она не дала монаху ни минуты на размышления.
— Идем! — сказала она и взяла его за руку. — Следуй за мной и познай следствия своей решимости!
Сказав это, она торопливо увлекла его за собой. Никем не замеченные, они прошли на кладбище, открыли дверь подземелья и оказались перед лестницей, спускающейся к склепам. До той минуты путь им освещала полная луна, но сюда ее лучи не достигали. Матильда же забыла взять светильник. Не выпуская руки Амбросио, она спускалась по мраморным ступенькам. Но непроницаемый мрак вокруг вынуждал их двигаться медленно и осторожно.
— Ты дрожишь! — сказала Матильда своему спутнику. — Не страшись. Назначенное место близко.
Они сошли с последней ступеньки и направились дальше, касаясь рукой стены. Внезапно за поворотом забрезжило слабое сияние. Туда они и направили свои стопы. Сияние исходило от кладбищенской лампады, неугасимо горевшей перед статуей святой Клары. Она отбрасывала тусклые, унылые лучи на массивные столпы, поддерживающие своды, но огонек ее был слишком слаб, чтобы рассеять густую тьму, в которую были погружены склепы.
Матильда взяла лампаду.
— Подожди меня здесь, — сказала она монаху. — Я вернусь через две-три минуты.
С этими словами она торопливо скрылась в одном из коридоров, которые расходились от этого места в разных направлениях, образуя подобие лабиринта. Амбросио остался один. Его окружал глубокий мрак, способствуя сомнениям, вновь зашевелившимся в его груди. Он был увлечен сюда в миг безумия и в присутствии Матильды подавлял их, стыдясь выдать свой ужас. Но теперь, когда он пребывал наедине с собой, они обрели прежнюю силу. Он содрогался при мысли о том, чему скоро должен был стать свидетелем. Он не знал, какую власть обманы магии могли обрести над его рассудком, толкнув на деяние, которое сделает разрыв между ним и Небесами непоправимым. Оказавшись перед столь ужасным выбором, он готов был молить Бога о помощи, но понимал, что отрекся от права на Его защиту. С радостью возвратился бы он в монастырь, но они миновали столько склепов и извилистых коридоров, что он не сумел бы найти лестницу. Судьба его была решена. Нигде он не видел возможности спасения. А потому попытался отогнать страхи и призвал на помощь все доводы, которые могли укрепить его мужество перед тем, что предстояло. Он подумал, что наградой за дерзновение будет Антония; он воспламенил свое воображение, перечисляя ее прелести; он убеждал себя, что — как указала Матильда — у него всегда будет время покаяться и что прибегает он к ее помощи, а не к помощи демонов, а потому в грехе волхвования повинен не будет. Он много читал о чародействе и черной магии, а потому знал, что Сатана не будет над ним властен, пока он не подпишет договор, отрекаясь от вечного спасения. Этого же он твердо решил не делать, чем бы ему ни угрожали, какими бы благами ни соблазняли.
Такими были его размышления, пока он ожидал Матильду. Но их прервал тихий шепот, раздававшийся словно бы неподалеку. Он вздрогнул и прислушался. Несколько мгновений длилась тишина, затем шепот раздался снова. Казалось, кто-то стонет в тяжких муках. При любых других обстоятельствах звуки эти только пробудили бы в нем любопытство, теперь же им овладел ужас. Мысли его были настолько заняты чародейством и злыми духами, что ему почудилось, будто возле него бродит неприкаянная душа или же что Матильда стала жертвой своего самомнения и погибает, раздираемая жестокими клыками демонов. Звуки эти как будто не приближались, но продолжали раздаваться с перерывами. Иногда они становились более громкими, несомненно оттого, что муки усиливались. Иногда Амбросио казалось, что он различает слова, а один раз, вне всяких сомнений, услышал, как слабеющий голос воскликнул:
— Боже! О Боже! Нет надежды, нет спасения…
За этими словами последовали еще более тяжкие стоны. Они постепенно замерли, и все стихло.
«Что это значит?» — думал в недоумении монах.
И вдруг ему в голову пришла мысль, поразившая его новым ужасом. Он содрогнулся от омерзения к себе.
— Ужели это так? — невольно простонал он. — Ужели это может быть так! О, какое же я чудовище!
Он хотел было разрешить сомнения и исправить свою ошибку, если еще не поздно, но тут же оставил эти благие и сострадательные намерения, так как вернулась Матильда. Он забыл стоны страдания, занятый лишь мыслями о собственном неясном и опасном положении. Свет лампады ложился на стены, и мгновение спустя перед ним предстала Матильда. Она сбросила монашеское одеяние. Теперь ее окутывала длинная черная мантия, расшитая неведомыми золотыми знаками и стянутая поясом из драгоценных камней, к которому был пристегнут кинжал. Шея и руки Матильды были обнажены. Она держала золотой жезл. Распущенные волосы буйной волной ниспадали ей на плечи, глаза горели устрашающим огнем, и все в ней должно было внушать трепет и восхищение.
— Следуй за мной! — произнесла она низким торжественным голосом. — Все готово.
Объятый дрожью, монах повиновался. Она повела его по узким переходам, и лампада освещала по сторонам лишь предметы, внушающие боязливое отвращение, — черепа, скелеты, гробницы и статуи, глаза которых, казалось, взирали на них с удивлением и ужасом. Наконец они вошли в обширную пещеру, столь высокую, что взгляд тщетно искал в вышине ее своды. Все окутывала тьма. Смрадные испарения поразили холодом сердце монаха, и он с тоской слушал завывания ветра, вдруг промчавшегося по мрачным склепам. Тут Матильда остановилась и повернулась к Амбросио. Его щеки и губы побелели от страха. Взглядом, исполненным презрения и гнева, она упрекнула его за робость, но не разомкнула уст. Поставив лампаду на пол возле корзины, она сделала Амбросио знак хранить молчание и начала таинственный обряд. Очертила монаха кругом, второй круг очертила вокруг себя, затем достала из корзины маленький фиал и окропила пол перед собой. Потом нагнулась над этим местом, прошептала какие-то невнятные слова, и тотчас из земли вырвалось бледное сернистое пламя. Оно росло, росло и вскоре разлилось волнами по всей пещере, не касаясь только кругов, в которых стояли монах и Матильда. Затем оно взбежало по огромным столпам из нетесаного камня, заскользило по сводам и преобразило пещеру в гигантский грот из голубоватого колеблющегося огня. Оно не испускало жара, напротив, холод подземелья, казалось, усиливался с каждой минутой. Матильда продолжала произносить заклинания. Порой она вынимала из корзины предметы, названия и назначения которых монаху за немногим исключением известны не были. Узнал он лишь три человеческих пальца и Agnus Dei,
[17] который она разломала на мелкие куски. Все это она бросила в пламя перед собой, и оно мгновенно их пожрало.
