— Так значит, — сказала она аббату, глядя на него с негодованием и насмешкой, — так значит, вы задумали переночевать здесь? Милости просим! Никто вам не помешает. Не смыкайте глаз хоть всю ночь в ожидании духа. Я вот тоже глаз не сомкну, и дай Бог, чтобы мне не довелось увидеть чего-нибудь похуже призрака! Я ни на шаг от постели доньи Антонии не отойду, и пусть кто-нибудь осмелится войти к ней, будь то смертный или бессмертный, будь то призрак, Дьявол или человек, он горько пожалеет, что переступил порог!
Намек был достаточно прозрачен, и Амбросио все прекрасно понял. Однако не стал показывать, что заметил ее подозрения, а, наоборот, мягко одобрил такие меры предосторожности и посоветовал дуэнье непременно сделать именно так. В ответ она заверила его, что он может на нее положиться, после чего Хасинта проводила его в комнату, где появился дух, а Флора вернулась к Антонии.
Хасинта открыла дверь роковой спальни трепещущей рукой и робко туда заглянула. Однако все богатства Индий не соблазнили бы ее переступить порог. Она отдала свечу монаху, пожелала ему всего самого наилучшего и поспешила уйти. Амбросио вошел. Он задвинул засов, поставил свечу на стол и опустился в кресло, в котором накануне ночью сидела Антония. Вопреки заверениям Матильды, что призрак был лишь плодом воображения, он испытывал некий мистический ужас и тщетно пытался избавиться от него. Ночное безмолвие, рассказ о появлении духа, темные дубовые панели на стенах, пробудившиеся воспоминания об убитой Эльвире и страх, что в лекарство Антонии он подлил яд, — все это будило в нем тягостную тревогу. Но думал он не столько о привидении, сколько о яде. Что, если он погубил то единственное, что делает ему дорогой жизнь? Что, если предсказание призрака свершится? Что, если через три дня Антонии не будет в живых и причиной ее смерти окажется на свое горе он?.. Последнее предположение было слишком ужасным, чтобы над ним раздумывать. Он отгонял от себя эти жуткие образы, а они вновь и вновь теснились перед его умственным взором. Матильда заверила его, что сонный напиток должен подействовать быстро. Он прислушался со страхом, но и с нетерпением, ожидая услышать тревожный шум в соседней комнате. Всюду царила тишина. Он попытался успокоить себя мыслью, что капли еще не подействовали. Велика была ставка, на которую он теперь играл. Достаточно будет лишь мига, чтобы понять, горе ждет его или счастье. Матильда объяснила ему, как убедиться, что жизнь не угасла навсегда, и все его помыслы сосредоточивались на этой приближающейся пробе. С каждым мгновением его нетерпение удваивалось, страхи становились все сильнее, тревога все мучительнее. Изнемогая от неуверенности, он попытался занять мысли чем-либо другим. Как уже упоминалось, возле стола, который стоял почти напротив кровати, помещенной в алькове у двери в чулан, были полки с книгами. Амбросио взял первый попавшийся томик и сел с ним к столу. Но его внимание никак не могло сосредоточиться на открытой странице. В его воображение все время вторгался образ то Антонии, то убитой Эльвиры. Однако он продолжал читать, хотя взгляд его скользил по буквам, не составляя их в слова.
Вот каким было его состояние, когда ему почудились шаги. Он обернулся, но никого не увидел и вновь склонился над книгой. Однако через одну-две минуты тот же звук повторился, а за ним последовал громкий шорох прямо у него за спиной. Он приподнялся и теперь увидел, оглянувшись, что дверь в чулан полуоткрыта. Едва войдя в комнату, он попробовал ее открыть, но обнаружил, что внутренний засов был задвинут…
«Как так? — сказал он себе. — Каким образом эта дверь открылась?»
Он подошел к ней, распахнул и заглянул в чулан. Там никого не было. Пока он стоял в нерешительности, из соседней комнаты донеслись стоны. Он предположил, что стонет Антония, так как снадобье начинает действовать. Но, прислушавшись еще раз, убедился, что это зычно храпит Хасинта, уснувшая у постели больной. Амбросио попятился и вернулся в комнату, ломая голову над тем, как могла открыться эта дверь, и не находил объяснения.
Он молча мерил комнату шагами. Затем остановился, и внимание его сосредоточилось на кровати в алькове, занавески которого были полуотдернуты. Он невольно вздохнул.
— Эта кровать! — произнес он тихо. — На этой кровати спала Эльвира. Тут она провела много спокойных ночей, ибо была добродетельной и безгрешной. Каким крепким должен был быть ее сон! Однако теперь она спит еще крепче! Но спит ли она? Пошли Господь, чтобы было так! А что, если она поднимается из могилы в этот скорбный и безмолвный час? Что, если она вырвется из уз могилы и гневно явится перед моими ослепшими глазами? О, такого зрелища я не перенес бы! Вновь увидеть ее тело, изогнувшееся в смертной судороге, ее набухшие кровью жилы, свинцовое лицо, глаза, остекленевшие от боли! Услышать, как она заговорит о грядущей каре, будет угрожать мне местью Небес, обличать меня и в совершенных преступлениях, и в тех, которые я намерен совершить… Боже Великий! Что это?
Его устремленный на кровать взор вдруг заметил, что занавески на ней слегка колышатся. Он тотчас вспомнил о призраке, и ему даже почудилось, что он видит лежащую на постели Эльвиру. Но затем он опомнился.
— Это сквозняк, — успокаивая себя, произнес он вслух.
И вновь начал расхаживать по комнате. Но с невольным ужасом и тревогой все время посматривал на альков. Потом нерешительно постоял возле него, прежде чем подняться по трем ступенькам, которые вели к кровати. Трижды он протягивал руку к занавескам и трижды ее отдергивал.
— Нелепый страх! — вскричал он наконец, устыдившись своей слабости, и быстро перешагнул ступеньки.
Из алькова метнулась одетая в белое фигура и, проскользнув мимо него, устремилась к двери в чулан. Безумие и отчаяние придали монаху то мужество, которого ему до тех пор не хватало. Он кинулся следом за призраком вниз по ступенькам, протягивая к нему руки.
— Дух или Дьявол, ты не уйдешь от меня, — воскликнул он, вцепляясь призраку в плечо.
— Ай! Господи Иисусе! — взвизгнул тот. — Святой отец, пустите! Я ничего плохого не замышляла!
Такое обращение, а также плечо, которое сжимали его пальцы, убедили монаха, что призрак этот сотворен из плоти и крови. Он подтащил свою добычу к столу, поднял свечу повыше и увидел лицо… мадонны Флоры!
В бешенстве из-за того, что столь ничтожный повод вверг его в такой нелепый ужас, он грозно спросил, что она тут делает. Флора, пристыженная, что ее обнаружили, и напуганная грозным видом Амбросио, упала на колени и поклялась сознаться во всем.
— Право же, преподобный отец, — сказала она, — я никак не думала вас обеспокоить. Совсем даже напротив! Я собиралась уйти так же тихо, как пришла, а не узнай вы, что я за вами подглядывала, так какая была бы для вас разница? Конечно, я поступила очень дурно, что следила за вами, тут спора нет. Но, Господи! Как бедной женщине, ваше преподобие, смирить любопытство? А мне просто приспичило узнать, что вы тут делаете, ну, я и не удержалась, решила поглядеть одним глазком, чтобы никто не узнал, оставила даму Хасинту посидеть с моей барышней, а сама забралась в чулан. Боясь помешать вам, я сначала подсматривала в замочную скважину, да только ничего не увидела, а потому отодвинула засов и у вас за спиной тихонечко забралась в альков. И лежала там за занавеской, пока, преподобный отец, вы меня не вспугнули и не схватили, прежде чем я добралась до чулана. Вот и вся правда, ваша святость, уж поверьте мне! И прошу у вас тысячу раз прощения за мою дерзость!
