Затем он миновал костер, вокруг которого собралось не то десять, не то двадцать молодых людей в плавках. Сброшенные пробковые жилеты блестели в темноте, как кипы тюленьих шкур, груды загарпуненных угрей или какие-нибудь другие дары моря. Вогнутые в песок доски для серфинга напоминали древний Стоунхендж, отбрасывая на пляж длинные и странные тени. В воздухе буквально пахло тестостероном «Тестостерон – мужской половой гормон», уровень которого в этой компании был настолько высок, что молодые люди были ничуть не оживлены, а скорее оглушены им. Их движения, во всяком случае, казались неестественно замедленными, словно все они были сомнамбулами, с головой ушедшими в мир сладостных мужских фантазий.
Танцоры, рассказчик со своими слушателями, серфингисты и все, мимо кого проходил Джо, косились на него со сдержанной настороженностью, и игра воображения была здесь вовсе ни при чем. Разумеется, они старательно прятали взгляды и наблюдали за ним исподтишка, но Джо отчетливо ощущал на себе их внимание.
И он вовсе не удивился бы, если бы все они работали на "Текнолоджик" или на того, кто субсидировал эту таинственную корпорацию.
С другой стороны, несмотря на свою растущую подозрительность и обостренную параноическую мнительность, Джо вполне отдавал себе отчет в том, какая мрачная аура его окружает. Она была соткана не столько из его прошлых бед, сколько из того, что он совсем недавно пережил в доме Дельманов, и отдыхающие – мирные и беззаботные люди – не могли ее не почувствовать. Испытанный им ужас все еще проступал в чертах лица Джо, в тусклых глазах утонули отчаяние и растерянность, а нервные, резкие движения свидетельствовали о том, что страх и ярость еще не до конца покинули его. В бредущем мимо призраке отдыхающие угадывали больного, измученного человека, а все они были в достаточной степени городскими жителями, чтобы знать, насколько опасными бывают загнанные в угол, затравленные люди.
Дальше по берегу Джо обнаружил еще один костер, вокруг которого сидели примерно двадцать молодых парней и девушек. И те и другие были наголо обриты, одеты в небесно-голубые свободные туники и белые теннисные туфли, и у каждого поблескивала в левом ухе золотая сережка. Мужчины были безбороды, а женщины не пользовались никакой косметикой, но и те и другие были настолько привлекательны внешне и носили свои странные одеяния с таким шиком, что Джо моментально окрестил их Культом Золотой Молодежи с Беверли-Хиллз.
Возле этого костра он рискнул задержаться на несколько минут, однако вторжение явно постороннего человека нисколько не смутило медитативного спокойствия юношей и девушек, в молчании созерцавших игру огня. Когда же его наконец заметили и несколько взглядов обратилось к нему, Джо не почувствовал в них ни страха, ни отвращения перед тем, что они могли прочесть по его лицу. Их глаза – все без исключения – напомнили ему спокойные стоячие озера, в которых он в свою очередь разглядел понимание, показавшееся ему унизительным, и доброту, которая лежала на самой поверхности, словно лунный свет на воде. Впрочем, вполне возможно, что Джо видел только то, что хотел видеть.
В руке он все еще держал пакет из "Макдональдса", в котором, помимо оберток от двух чизбургеров и стаканчика из-под колы, лежали окровавленные салфетки "Клинекс". Улики. Размахнувшись, Джо швырнул бумажный пакет в костер и некоторое время следил за тем, как пакет вспыхнул, почернел и рассыпался. Никто из членов культа так и не произнес ни единого слова.
Отправившись дальше вдоль берега, Джо ненадолго задумался о том, в чем могут видеть смысл жизни эти бритоголовые. Ему почему-то казалось, что в безумном кружении современной, подчас невыносимой в своей тяжести жизни эти верующие – юноши и девушки в голубых одеждах – сумели отыскать истину и достичь просветления, которое наполняло их существование глубоким и важным смыслом. Но каким? Какая истина открылась им под звуки мантр и молений? Спросить об этом впрямую Джо не решился, так как боялся, что в ответ услышит еще один вариант все той же старой песни, исполненной печали, тоскливого стремления к недостижимому и попыток выдать желаемое за действительное, на которых столь многие возводили здание своей надежды и веры.
Удалившись ярдов на сто от последнего костра, Джо оказался на том участке пляжа, где властвовала ночь. Здесь он подошел к воде и, наклонившись над фосфоресцирующими в темноте волнами, стал мыть руки, окуная их в прохладную соленую воду и натирая мелким влажным песком, чтобы с его помощью уничтожить последние следы крови, которые могли остаться в складках кожи, на костяшках пальцев и под ногтями.
В последний раз сполоснув руки, он шагнул вперед и вошел в море, даже не потрудившись снять кроссовки или закатать джинсы. Сделав еще несколько шагов, он миновал зону несильного прибоя и остановился только тогда, когда черная вода достигла колен.
Ласковые волны были украшены светящимися гребешками тончайшей пены. Ночь выдалась ясная, к тому же над горизонтом уже давно поднялась яркая луна, но Джо никак не мог разглядеть океан, который – черный, холодный и грозный – мерно качался в ста ярдах впереди. Лишенный таким образом умиротворяющего, исцеляющего душу зрелища, ради которого он и приехал на пляж, Джо сосредоточился на бьющихся о его колени волнах и на чуть слышном, низком ворчании, которое издавала, натыкаясь на препятствие, великая водяная машина. Эти вечные ритмы, эти бессмысленные песни и бесконечно повторяющиеся движения утешали и гипнотизировали его, помогая думать о покое, помогая представить себе покой, который рождается из безразличия.
Джо очень старался не возвращаться в мыслях к тому, что произошло в усадьбе Дельманов. Эти события не имели, да и не могли иметь никакого рационального объяснения, и даже думать о них было бесполезно, ибо понять их все равно было нельзя.
Больше всего огорчало Джо то, что он не чувствовал никакого особенного горя и почти никакой печали в связи с гибелью Дельманов и Лизы. На собраниях "Сострадательных друзей" Джо узнал, что в период, следующий непосредственно за потерей ребенка, родители – об этом они сами и сообщали – очень часто оказывались не способными в полной мере сострадать чужому горю. Когда телевидение передавало сообщения об авариях на дорогах, о пожарах в гостиницах и жилых домах или о зверских убийствах, такие родители сидели перед экранами совершенно спокойно и с полным равнодушием взирали на все эти ужасы. Больше того: музыка, которая когда-то трогала буквально до слез, или искусство, которое захватывало и увлекало, больше не вызывали никаких эмоций, и это было вполне закономерно.
Некоторые родители преодолевали подобную потерю чувствительности в течение первых года-двух; у других период адаптации занимал от пяти до десяти лет; третьи навсегда оставались холодными и бесчувственными.
Дельманы показались ему неплохими людьми, но Джо тут же возразил себе, сказав, что он их почти не знал.
Другое дело – Лиза. Она была его другом, а теперь она умерла. Ну и что? В свой срок – кто раньше, кто позже – умереть должен каждый. Твои дети. Женщина, которую ты любил. Все.
Собственная черствость неожиданно испугала Джо. И не просто испугала. Он почувствовал сильнейшее отвращение к себе. Но, несмотря на это, он по-прежнему не мог заставить себя принять близко к сердцу чужую беду. Только своя собственная боль оставалась для него важной.
