– Именно в эти секунды правое крыло стало набирать высоту, отжимая левое вниз, – продолжала комментировать расшифровку Барбара. – Лайнер совершил переворот через левое крыло на сто сорок шесть градусов и понесся к земле под углом восемьдесят четыре градуса. Почти отвесно.
– Они были обречены.
– Да, это была серьезная беда, но положение оставалось не безнадежным. Пилоты еще могли выровнять машину, ведь до земли оставалось почти двадцать тысяч футов – вполне достаточно для маневра.
Джо, не читавший никаких газетных отчетов о катастрофе и не смотревший никаких телевизионных репортажей, всегда представлял себе пожар на борту и наполняющий салон удушливый дым. Некоторое время назад – когда ему стало ясно, что пассажиры гибнущего лайнера были избавлены хотя бы от страха сгореть заживо, – он начал надеяться, что долгое падение с небес на землю было для его жены и дочерей не таким страшным, как он воображал себе во время своих приступов. Теперь Джо гадал, что было для них страшнее: дым в салоне и мгновенное осознание своей неминуемой и печальной судьбы или же чистый воздух и тщетная надежда на то, что пилотам в самый последний момент удастся что-то предпринять.
В расшифровке было отмечено, что в определенный момент в кабине зазвучали тревожные звонки, высокий тон альтиметра, сигнализирующего об опасной потере высоты, и записанный на магнитофон голос, периодически восклицавший: "Опасность столкновения!", поскольку "Боинг" пикировал вниз, пересекая расположенные ниже воздушные коридоры.
– Что это такое – "погремушка"? – спросил Джо.
– Громкий гремящий звук, который сопровождает включение автомата тряски штурвала. Неподготовленного человека он может, пожалуй, даже напугать, но зато на него просто невозможно не обратить внимания. Он предупреждает пилотов о том, что машина утратила подъемную силу и может произойти сваливание. Кроме того, штурвал начинает неприятно вибрировать, побуждая пилота к немедленным действиям.
Джо снова вернулся к расшифровке и обнаружил, что второй пилот Санторелли, влекомый рукой жестокой судьбы, которая вот-вот должна была расплющить его о землю, неожиданно перестал стонать и пришел в себя. Возможно, он увидел облака, стремительно проносящиеся за стеклами кабины, а может быть, "Боинг" уже опустился ниже облачного слоя, и за ветровым стеклом появилась, увеличиваясь на глазах, панорама ночного Колорадо, раскрашенная во все оттенки серого – от пыльно-жемчужного до угольно-черного, – с золотисто-желтым заревом Пуэбло на южной оконечности штата. Не исключено, что помогла ему очнуться и какофония тревожных сигналов, а тревожные цифры, мелькающие на шести экранах МКДБ, сказали опытному пилоту все, что ему необходимо было знать. И он прошептал: "Господи Иисусе!"
– Он говорил в нос, и его голос был хриплым, булькающим, – подсказала Барбара. – Должно быть, Блейн сломал eму хрящ.
Даже читая написанные Барбарой слова, Джо, как наяву, слышал голос Виктора Санторелли, чувствовал его страх и его отчаянное желание жить.
САНТОРЕЛЛИ: Господи Иисусе! Нет, Господи, нет!!!
БЛЕЙН (смеется): Уа-а-а-а! Вот и мы! Вот и мы, доктор Рамлок и доктор Блом! У-у-у-у!!!
САНТОРЕЛЛИ: На себя! Штурвал на себя!!!
БЛЕЙН (смеется): Уа-а-а-а! (Смеется.) Мы записываем?
САНТОРЕЛЛИ: На себя, штурвал на себя и вверх! Вытягивай!!!
(С. часто, с присвистом дышит. Время от времени он кряхтит, как будто сражается с чем-то или с кем-то, возможно с Блейном, но скорее всего он пытается справиться с управлением. Дыхания Блейна на пленке не зафиксировано.)
САНТОРЕЛЛИ: Черт! Черт побери!..
БЛЕЙН: Мы записываем?
– Почему он все время спрашивает, записывается ли их разговор? – озадаченно спросил Джо.
Барбара покачала головой:
– Не знаю.
– Сколько времени он работает пилотом?
– Больше двадцати лет.
– Следовательно, он знает, что все, что происходит в кабине, постоянно записывается "черным ящиком"?
– Должен знать… Да, знает. Но не кажется ли тебе, что он немного не в своем уме?
Джо быстро прочитал последние слова летчиков.
САНТОРЕЛЛИ: Ручку на себя, черт!..
БЛЕЙН: Ух ты! Оп-па!
САНТОРЕЛЛИ: Матерь Божья!..
БЛЕЙН: О, да-а…
САНТОРЕЛЛИ: Нет!
БЛЕЙН (в детском восторге.): Ух ты-ы!!!
САНТОРЕЛЛИ: Сьюзен…
БЛЕЙН: Гляди! Ща ка-ак…
(С. начинает громко кричать.)
БЛЕЙН: Здорово!..
(Крик С. слышен на протяжении трех с половиной секунд, до самого конца записи, которая была прервана падением самолета.)
(Конец.)
Ветер пронесся по траве на лугу. Небо набухло близким дождем. Природа, похоже, была намерена устроить влажную уборку.
Джо медленно сложил три листка бумаги и засунул их в карман куртки.
Некоторое время он просто не мог произнести ни слова.
Далекая вспышка молнии обожгла ему глаза. Грянул гром, и тучи, как по команде, пришли в движение.
Наконец, глядя на дно воронки, Джо сказал:
– Последним словом Санторелли было имя…
– Сьюзен.
– Кто она?
– Его жена.
– Я так и подумал…
В самом конце – никаких обращений к Богу, никаких надежд на божественное милосердие. Одна только покорность и принятие своей судьбы. И еще имя… Имя, произнесенное с любовью, с сожалением, со смертной тоской и… с надеждой. Последним, что промелькнуло перед мысленным взором гибнущего летчика, была не жестокая земля, не последующий вечный мрак, а дорогое, любимое лицо.
Джо снова почувствовал, что не может говорить.
– 11 -
Они отошли от глубокой воронки в земле, и Барбара Кристмэн повела Джо вверх по склону. Ярдах в двадцати от группы обожженных, мертвых осин на северном краю луга она остановилась и сказала:
– Где-то здесь они и стояли, если я правильно запомнила. Но что это должно значить?
Когда вскоре после катастрофы Барбара Кристмэн прибыла на этот перепаханный, изуродованный, опаленный огнем луг, то среди мелких и мельчайших обломков единственным признаком того, что здесь разбился именно авиалайнер, были кусок самолетной турбины и три пассажирских кресла, которые каким-то чудом почти не пострадали. Во всяком случае, их Барбара узнала с первого взгляда.
– Эти три кресла были соединены друг с другом? – спросил Джо.
– Да.
– И они стояли вертикально?
– Да. К чему ты ведешь?
– Могли бы вы определить, из какой части самолета были эти кресла?
