В эту минуту за кустами, в довершение всего, раздался прямо какой-то лошадиный топот. Треск ломаемых сучьев. За листвой со всех сторон замелькали разноцветные сачки, несколько девчонок взгромоздились с сачками даже на дерево и тем самым отрезали нам с Костей последний путь к бегству.
Все! Мне ничего больше не оставалось делать, как набрать в лёгкие побольше воздуха и вложить все свои последние силы в заклинание, которое в горячке придумал этот псих Малинин.
Ой, мамочка!
Я не хочу быть бабочкой! -
затараторил я вслед за Костей Малининым. -
Я уверен, хорошо
Быть на свете мурашом!..
Ой, я был в этом не уверен, совсем не уверен! Малинин, что мы с тобой делаем? И зачем только мы с тобой превращаемся в муравьёв?!
Это была последняя мысль, мелькнувшая в моей измученной бабочкиной голове, разрывавшейся от забот, тревог, ужаса и волнений…
ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ
КАРАУЛ! МИРМИКИ!
(Гибель Малинина)
СОБЫТИЕ ДВАДЦАТЬ СЕДЬМОЕ
Неприятное для Зинки Фокиной и спасительное для нас с Костей
- Зиночка! - прошипела какая-то девчонка за кустом. - А если полетит капустница, что с ней делать?
Говоря о капустнице, девчонки, конечно, имели в виду меня, Баранкина. Поэтому для меня этот вопрос прозвучал так: «Зиночка, а если полетит Юрка Баранкин, что с ним делать?»
- Тоже в морилку! - ответила Зинка Фокина. - Махаон у нас будет экспонатом, а на капустнице я буду учить вас работать с распрямилкой.
«Дождался, Баранкин!» - подумал я про себя, прислушиваясь к звукам, долетавшим из-за куста. Судя по всему, там шли последние приготовления к штурму куста сирени: звякали флаконы, шуршали коробки для упаковывания бабочек, доносились страшные вопросы и ещё более ужасные ответы.
- Зиночка, а если махаон попадёт в сачок, можно его за крылья брать?
- Ни в коем случае! Нужно, чтобы у бабочки были непотертые крылья… Приготовьте морилки! Нина, у кого булавки для накалывания?..
- У меня.
- Приготовь булавки!
- Ой, я боюсь!
- Катя! Возьми булавки ты!.. Зоя, веди наблюдение!..
- Я и так веду!..
- Все готовы?
- Всссе! - зашипели девчонки, как змеи.
- Открыть морилки!
Морилки были открыты - в воздухе запахло табаком. Кто-то громко чихнул. Кто-то сказал: «Ой, я боюсь!» Одна девчонка обожглась о крапиву и заойкала. На неё все зашикали. Раздался треск осторожно раздвигаемых сучьев. Вопросы:
- Где они?
- Вон они!..
- Где? Не вижу! На нижней ветке, что ли?
- Да нет! Выше! - Выше?
- Ниже!
- Ещё ниже! Правее! Теперь левее! Вон сухой лист, а рядом две бабочки!..
- Ой, девочки! Действительно!..
- Тише вы там!
Шорох раздвигаемых веток усилился, и раскрасневшееся лицо Зинки Фокиной, исцарапанное и покрытое паутиной, показалось в самых дремучих зарослях сирени; глаза, как у безумной, забегали по листьям.
- Ну, что там, что там, что там?.. - зашипели со всех сторон девчонки.
- Никого… - сказала Зинка Фокина растерянным голосом. - Никого!
Конечно, если бы Зинка Фокина повнимательней пригляделась к тому месту, на котором она сама, своими глазами, несколько минут назад видела двух бабочек, то она при желании могла бы заметить двух маленьких чёрненьких муравьёв, вцепившихся всеми шестью лапами в шероховатую кору сирени, но Зинке Фокиной было не до муравьёв. Она ещё раз пошарила печальными глазами по веткам и, глубоко вздохнув, произнесла:
- Как сквозь землю провалились… Никого!
- Как это - никого?.. А мы кто такие? - прошептал один муравей другому.
Голубоглазый муравей рассмеялся, пошевелил усиками и стукнул лапой по плечу муравья с тёмными глазами.
Черноглазый муравей посмотрел на расстроенное лицо Зинки Фокиной, тоже пошевелил усиками, но ничего не сказал.
- Не может быть! - прошептала Зинка Фокина. - Я же своими глазами видела… Не могли же они сквозь землю провалиться!.. - Она ещё раз обшарила весь куст мокрыми от слёз глазищами и сказала:
- Чёрт побери! Вот чёрт побери!
- Ругается! - обрадовался голубоглазый муравей (это был, конечно, Костя Малинин. Привет!). - Ругается! - сказал он, потирая лапы. - Зинка Фокина чертыхнулась два раза! Вот красота!
Костя подкрутил свои усики, хлопнул муравья с чёрными глазами по спине (это был, конечно, я, Баранкин! От меня тоже привет!) и весь так и затрясся от беззвучного смеха.
Зинка Фокина сделала шаг назад. Ветки со свистом сомкнулись, и мы с Костей остались одни на раскачивающемся сучке сирени.
- Урра! - сказал Костя Малинин. - Опасность воздушного нападения миновала! Отбой!
* * *
Костя Малинин радовался, он радовался как человек, то есть он радовался как муравей, избежавший смертельной опасности, когда он был ещё мотыльком.
Хотя я тоже, как и Костя, избежал смертельной опасности и успел вовремя превратиться в муравья, но я не очень-то радовался; ведь если мы успели превратиться в муравьёв, то мы с таким же успехом могли превратиться и в трутней. А от муравьиной жизни я абсолютно не ждал ничего хорошего, поэтому я не стал разделять Костиных восторгов, а мрачно сказал:
- Эх, Малинин! Что ты наделал, Малинин!
- А что я? - ответил весело Малинин. - Что я, по своему желанию уснул, что ли? Это же закон природы!
- Да я не про закон природы! Я говорю: «И зачем мы только из-за тебя превратились в муравьёв, а не в трутней?»
- Если бы тебе грозило попасть в коллекцию, стал бы ты очень выбирать, в кого тебе превратиться…
Я на это ничего не сказал Малинину, потому что в его словах, безусловно, была доля правды.
- И вообще, Баранкин, - продолжал Костя, - трутни это ведь вроде муравьёв, только с крыльями, а нам с тобой крылья ни к чему, мы с тобой налетались уж на этих крыльях. Давай уж лучше уползём от всего на свете под землю, в муравейник. Уж там, под землёй, мы с тобой никого не встретим - ни юннатов, ни отличников, ни кошек, ни воробьёв…
- Очень ты спрячешься в муравейнике, - налетел я на Малинина; его глупые рассуждения меня просто разозлили. - Ты что, не знаешь, что ли, что муравьи - это самые, самые трудящиеся насекомые на всём свете? И что их каждый день заставляет работать… этот, как его, инстинкт?
