Вблизи его можно было назвать чудовищем.
Однако вы, революционеры, зовете его Паладином.
– Восславьте Революцию и сохраняйте спокойствие, горожане! – Голос был человеческим, хоть и звенел металлическим эхом, пытаясь перереветь прикрученный к его плечу вокафон, громыхающий революционным гимном. – Избавители от имперской грязи вернулись во имя защиты этого города!
Паладины были созданы как символ мощи и идеалов.
«Они – бастионы против развращения, борцы против злодеяний, воплощения древних легенд», – говорил о них Великий Генерал.
Он, должно быть, думал, что в древних легендах упоминались пушки, способные за две секунды превратить человека в ведро дымящегося мяса. Революция повесила им на спину двигатель-Реликвию, выдала свое мощнейшее оружие и отпустила гулять по полям сражений. Я видела, как Паладины косят ряды солдат, словно пшеницу. И несмотря на все мои знания о них, я с трудом верила, что изнутри этой штуковиной управляет человек.
Иногда машины пугали куда больше, чем вся магия мира вместе взятая.
По бокам от Паладина нога в ногу маршировали шесть революционеров, гаркая на горожан, которые и без того жаждали поскорее убраться с дороги. Однако, в отличие от меня, они смеялись и хлопали в ладоши. Для них он был всего лишь внушительной декорацией в замысловатой опере.
Они не видели.
Как они не замечали меня, так они не видели и солдат. Вверх и вниз по улицам маршировали отряды в синих мундирах с обнаженными штык-ружьями на плечах, рыская, словно стаи псов в поисках свежего мяса.
И это было не все.
Сперва я услышала ее песнь – далекие, мелодичные переливы Госпожи Негоциант. Потом заметила их. Лоснящиеся аметистовые цвета имперских мундиров, в которых солдаты Катамы вышагивали по улицам среди толпы. Блеск крылатых эмблем на груди расположившихся в кофейнях офицеров. Сам воздух пропитался магией, которую тщательно держали в узде – огнеглефы жаждали вспыхнуть пламенем, потрескивали в нетерпении грозострелы.
И повсюду, повсюду таилась жестокость. В хмурых взглядах, которыми патрули обменивались на улицах, в ругани, которой перебрасывались офицеры через каналы, в бесполезной демонстрации силы, ради которой громоздкую военную машину, вроде Паладина, протащили по людной улице.
Вот, судя по всему, и «взрывоопасная ситуация», о которой говорил стражник у ворот.
Последнесвет всегда был желанной целью для Империума и Революции. Он раскинулся в идеальном месте, где сходились река, тракт и побережье, приводившие сюда торговцев. Каждая сторона жаждала его заполучить и не допускала и мысли о том, что его получит враг; так и возникло самое неловкое перемирие всех времен – под надзором Двух-Одиноких-Стариков.
Но что-то изменилось.
На улицы вышло слишком много солдат. Хмурые взгляды сменялись попытками схватиться за оружие; ругань – конкретными, открытыми угрозами. Эти люди были готовы убивать.
Я запахнула плащ плотнее. Какое бы спокойствие я ни чувствовала, оно мигом улетучилось, ведь здесь наверняка были и те, у кого есть довольно веская причина от меня избавиться.
На крышах мелькнули красно-белые мундиры стрелков. Они не сводили глаз с солдат внизу, держа наготове созданные руками Вольнотворца арбалеты. Правда, созданы они были для быстрого и скрытного решения мелких проблем. Мне стало интересно, знал ли Два-Одиноких-Старика, что его фригольд стал пороховой бочкой, которая вот-вот рванет.
Потому что горожане не имели о происходящем никакого, на хер, представления.
Кто-то должен им рассказать, предупредить.
Кто-то другой, в смысле. Кто-то, у кого не было собственных планов.
Я стряхивала переживания с каждым поспешным шагом, освобождая место для этих планов. Враки не оказалось в Бессонной, однако он вряд ли ушел далеко, если оставил там Гальту и Тальфо. Заговор против Короны был уничтожен, за голову Враки объявили награду как Революция, так Империум – и не в его интересах было просто так швыряться союзниками.
Значит, он все еще где-то в Плевелах. А если есть некто, знающий хоть что-нибудь о том, где всемогущее Дарование вот-вот призовет гнусное чудовище из-за пределов мира, то я найду его здесь, в Последнесвете.
К несчастью, я не знала никого, знающего хоть что-нибудь.
К счастью, я знала кое-кого, знающего все.
К несчастью, наши пути разошлись не лучшим образом.
К счастью, как ты можешь догадаться, я склонна забивать на подобные вещи хер.
В моей голове все это вполне походило на план. Правда, в последнее время моя голова стала довольно шумным местечком. В ней было полным-полно страхов: что я опоздала, что я никогда не спасу этих детей, что Враки продумал все на шесть-семь шагов вперед, что он уже давно убрался отсюда и смеется надо мной.
Страхов, что я никогда его не найду. Не найду Джинду. Никого из них.
Что им все сойдет с рук.
Страхи давили мне на плечи, замедляли мой шаг, но я упрямо спешила по улицам, проталкивалась сквозь безупречные толпы красивых людей, к мосту на другую сторону каналов, где дома были победнее, а огни светили не так ярко.
И на краткий, черный миг задумалась, не смогут ли эти страхи утянуть меня на дно, если я прыгну в воду.
И тут я его услышала.
Небо взрезало птичьим криком. Ветер принес с собой запах лилий и углей. Мои мышцы напряглись, готовясь к нападению. Кровь пылала, готовая к бою. Но сердце… сердце знало этот звук.
И оно пело.
Я запрокинула голову к небу. Перья мерцали аметистами в последних лучах солнца, длинные хвосты развевались на ветру, словно воздушные змеи, крылья переливались с каждым взмахом. Птицы, казалось, совершенно не замечали собственной величественности, словно летать и окрашивать небо фиолетовым для них – обычное дело, а у меня от этого зрелища дрожали колени.
Они летели идеальным строем, и каждым правил имперский всадник в пурпурном доспехе. Над их головами трепетал стяг Катамы, великая птица с распростертыми крыльями. Они разинули клювы, все до единого, и испустили крик, который пронзил мою кожу.
Крикаи.
Огромные птицы, которые стали символом Империума. Живые знамения благосклонности Госпожи Негоциант. Чудища, чья красота и кровожадность внушала врагам Императора в равной степени благоговение и страх.
Дети мчались за их тенями, взрослые поднимали головы и восхищенно смеялись. И в тот момент я вдруг стала одной из них.
Когда я их в последний раз видела, я была еще девчонкой. Тогда они казались недостижимо возвышенными, жесткой издевкой, призванной напоминать, насколько мы уродливы и прикованы к земле. Я помнила, как скользили по воздуху хвосты этих птиц, когда сами они изящно кружили в небесах. В тот день меня не заботила ни война, ни месть, ни металл.
